Ведьмина роща

Схватила Глаша одеяло, нырнула под него с головой и принялась руки свои разглядывать, да не видно ничего. Минуту вглядывается, две, глаза к темноте попривыкли, стали очертания видны: руки как руки, тонкие да гибкие, точно веточки ивовые, и никаких узоров светящихся, царапины одни. Успокоилась Глаша, руки к груди прижала, лежит баюкает. Показалось все в горячке, а может, и приснилось вовсе. Баюкала-баюкала да ленточку нащупала. А как нащупала, закружились в голове, точно листья осенние, воспоминания про ведьмину мазанку – и вспыхнули на руках узоры цветочные. Глаша рот рукой зажала, чтоб Глеба криком не разбудить, а сама на руку свою смотрит. Расцветают на ней зеленым светом цветы, расползаются по коже стебли тонкие, распускаются листья мелкие… И жутко Глаше так, что ладонь зубами до боли закусила и глаз оторвать не может: никогда красоты такой не видела – кажется, кто б забрать попытался, ни за что не отдала бы.

Зашуршало что-то за окном да в стекло постукивать принялось. Глаша одеяло сбросила, приглядывается к гостю незваному. Сидит за окном птичка-невеличка и тихонечко так: стук-стук-стук. Подождет, прислушается – и снова: стук-стук-стук. Глаша рукой махнула, мол, лети, спят все, только птичка не улетает, сидит да стукает себе. Пришлось снова встать.

Тише мышки к окну Глаша прокралась, приоткрыла его. Птичка внутрь протиснулась да прямо к Глебу. Перехватила ее Глаша, в ладони спрятала и зашептала:

– Не буди, не буди! Умаялся он за день. Что стряслось у тебя?

Притихла птичка в руках ее, дышит часто-часто: знать, быстро летела.

– Не могу я, знахарка, тебе поведать. Хожему одному велено передать.

Глаша в уголок отошла, чтобы Глеб не слышал.

– Жалко будить его, с утра на ногах. Мне ведь тоже многое сказать ему надо, о многом спросить, да только не дело это – сна его лишать.

Задумалась птичка, нахохлилась, сидит в ладонях Глашиных, коготками да перышками щекочет. Так и хочется руки раскрыть, да боится Глаша, что птичка Глеба разбудит. А та потопталась немного, устроилась поудобнее и спрашивает:

– А ты кто ему, девица, что так заботишься?

– Да неужто нынче забота такой редкостью стала, что только между родными и любимыми возможна?

Смутил да рассердил Глашу вопрос птички-невелички: она и себе-то признаться боится, а тут перед птицей душу разворачивай.

– Никто о Хожем слов таких не говорил и сон его не хранил, кроме зверей да птиц лесных. Знать, и вправду не зря он невестой тебя нарек, знахарка, – ответила птичка. – Воля твоя, не стану до свету беспокоить, а как встанет Хожий, сама разыщу.

Раскрыла Глаша ладони, птичку выпустила. Та крылышки расправила, а на нее все смотрит:

– Вижу я, что сердце твое доброе да жалостливое, что не из-за страху не пускаешь ты меня к Хожему. Тебе тоже слово передать велели:

Вырвалась горлица из когтей соколихи,
Да в лесу дремучем есть другое лихо.
Паучиха нитку по тебе сплела,
Воронам да коршунам эту нить дала.
Как услышишь клекот их – ставни запирай,
Что бы ни кричали – гнезда не покидай!

Вспорхнула птичка да в окно вылетела, а Глаша затворила его и в постель вернулась. Долго без сна лежала, слова птичкины в уме перебирала да узоры на руках разглядывала. Ярче огня светились они, всю комнату освещали. Опомнилась Глаша, руки под одеяло спрятала, чтобы Глеба светом не будить, а потом и вовсе с головой туда юркнула. Лежала-лежала, водила пальцами по стеблям да листьям, так и уснула.

Глава 16

А оттого нарекаться боязно,

Наряд не каждому твой ласкает взгляд,
И оттого на душе так горестно,
Что злобой лютою здесь глаза горят.

Запищало, зачирикало отчаянно, зашипело, покатилось по подоконнику да как зазвенит! Глаша глаза распахнула, села в кровати, глядит – Фимка на окне птичку поймал, лапкой держит да на Глашу поглядывает. Под столом миска глиняная покачивается, а вокруг нее земляника разбросана.

– Разбудила-таки, чирикалка бестолковая! И ягоду всю раскидала. – Кот фыркнул и брезгливо тряхнул лапой, освобождая птицу. Та встрепенулась и бросилась к Глаше, в одеяло зарылась.

– Ну тише, тише. – Глаша погладила птичку и серьезно посмотрела на кота. – Что стряслось у вас?

Фимка выудил застрявшее между когтями перо и отвернулся:

– Хожий велел сон твой оберегать, с рассвета самого сижу на страже. А эта, – он мотнул головой в сторону Глашиных рук, где испуганно сжалась синичка, – расчирикалась. Пусти, мол, к знахарке! Я ей объяснял, увещевал ласково, а она – шир – и в комнату. Ну тут уж я прямо к своим обязанностям приступил – бросился тебя грудью заслонять!

Глаша едва смех сдержала:

– Спасибо тебе, Фима! С таким защитником мне никто не страшен, даже синица!

Обернулся кот, посмотрел на Глашу желтыми глазищами:

– Я со всей душой к тебе, а ты насмешничаешь!

Фыркнул и во двор прыгнул.