Ведьмина роща

Подскочила Глаша к коту, на руки подхватила, прижала к груди, лицо в шерсти густой спрятала и заплакала. А кот и сам едва дух переводит, шерсть встопорщилась, листьями да репьем забилась, дрожит весь. Отняла его Глаша от груди, гладит, шерсть распутывает:

– Фимочка, миленький, расскажи, что творится! Страшно, мочи нет!

Кот из рук ее выпутался, на окно прыгнул, припал к подоконнику, ухо наружу высунул и замер. Полежал так миг-другой, снова к ней спрыгнул.

– Уходить тебе надо, Глаша. Оксанка из ума совсем выжила, подговорила девок да парней, пришли с огнем и керосином к дядькиному крыльцу да тебя выдать требуют, грозятся дом подпалить.

Глаша так и ахнула, на кровать повалилась, руками себя обхватила да дрожит вся, слова вымолвить не может. Подбежал Фимка, на колени к ней прыгнул, крутится, когтями ноги цепляет, по щекам хвостом бьет:

– Поднимайся, Глаша, не время слезы лить – время шкуру спасать. Я огородами тебя выведу к мосту, там уж никто не тронет. Хожий велел в роще его дожидаться.

Плачет Глаша, всхлипывает, за плечи себя обнимает:

– А чего ж он сам за мною не пришел? И как я одна до реки доберусь, когда вся деревня меня ищет?

Зашипел Фимка, рассердился, сильнее когтями царапать принялся:

– Да вставай же, знахарка! Мышь и та смерть чует – бежит скорей ветра, а ты села да слезы льешь! Не по своей воле он задержался, а меня послал тебя к реке вывести.

Хлопнула дверь входная, застучали шаги по полу, заскрипели половицы, звякнул замок, глухо об пол грохнул. Закричала Глаша, забилась в угол постели, голову руками закрыла.

– Не кричи, Глафира, не то услышат. – Дядька Трофим быстро пересек комнату, Фимку сапогом отпихнул, схватил ее за плечи и встряхнул, на него смотреть заставил: – Слушай, Глаша, да запоминай хорошо. Я тебя сейчас в окно подсажу, и ты напрямки, через огороды заброшенные, до моста побежишь. Поняла?

Кивает Глаша да все всхлипывает. Дядька Трофим по голове ее потрепал:

– Вот и молодец! Девка ты умная, бегать быстро умеешь, так что не бойся. Только улицей не ходи да от людей подальше держись. Бог даст, свидимся завтра в колхозе.

Подхватил ее дядька под мышки, через окно перекинул и прямо в клумбу с розами бухнул.

– Беги, Глашута, тише мышки, быстрее сокола.

Подскочила Глаша и вслед за Фимой бросилась, дороги не разбирая.

Ноги босые скользят по грязи, камень острый в кожу вонзается, бежит Глаша, ничего не чует, только про себя повторяет: «Тише мышки, быстрее сокола!» И уж почти огород Яхонтовых миновала, но вдруг зашумели крылья, захлестали по самому лицу, бьют клювы острые, в глаза целятся. Поскользнулась Глаша, вскрикнула, упала. Принялись пуще прежнего ее хлестать да клевать, закаркали, засмеялись хрипло.

– Ведьма огородами уходит! – крикнули у ворот, засвистели, заулюлюкали, следом бросились. Грохнул выстрел, другой, да только топот и крики уж за ней понеслись.

– Вставай, Глаша, беги! – зашипел Фимка, а сам на птиц бросается, в перьях черных, точно в дыму, кружится.

– Куда ж я побегу-то одна?! – завизжала Глаша, но страх с земли поднял и вперед погнал.

Проносятся мимо дома покосившиеся, пустыми окнами подмигивают, ветер за косы хватает, шею свернуть силится. И кричат все ближе, свистят, будто зверя лесного охота гонит. Бежит Глаша, задыхается, сама, точно зверь, о роще как о спасении мечтает. Уж и речка впереди блеснула, черная, как смола, за нею роща так и светится, так и протягивает ветки-руки ведьме молодой. А за спиною охота мчится, настигает. Ей бы взлететь горлицей сизой, в рощу упорхнуть, да ноги в грязи вязнут, а с неба воронье бьет. Добежала до реки, к мосту повернула, а панцири улиточные ноги босые режут, мочи нет. Поскользнулась Глаша, упала, больно руки о панцири расшибла.

«Беги, Глаша, беги!» – в голове стучит.

Рванулась Глаша, да не может подняться – тяжесть такая к земле прижала, точно дом на нее навалился, шипит над ухом, ликует хрипло, горло сдавило, ни вздохнуть, ни крикнуть. Смеется над ухом голос незвериный, давят шею руки человеческие.

Затемно дед Евграф в родной колхоз воротился, но не к себе пошел, а к Агафье в калитку, точно чумной, долбиться принялся. Выскочила бабка с кочергой да видит: дед стоит, едва дух переводит, про синеглазку бормочет и плачет-причитает. Смекнула Агафья, что беда стряслась, Аксютку в баню отослала, а деда в дом впустила, водки подала да говорить велела.

И рассказал дед Евграф, как вечером отправился он сети снимать, только чует, роща нынче недобрая: шумит, стонет, ветер ветками хватает. Делать нечего, в обход пошел и уж в сумерках к реке спустился. Слышит – на том берегу шум да крики, видит – огни мелькают и бежит кто-то. Пригляделся – а это синеглазочка, Хожего невеста, сарафан подхватила и мчит, что косуля, а за ней три девки с огнями. У самого моста нагнали ее, окаянные, повалили и давай душить, она, бедняжка, бьется, ужиком извивается, только куда ей против троих!