Ведьмина роща

Дед Евграф кричал им, да не слышат, камни кидал, да только реку замутил. Схватил он палку потолще, к мосту заковылял, но не поспел, синеглазочка уж биться перестала, ручки белые на траву уронила. А девки ее за руки, за ноги подхватили, на пригорок поднялись и прямо в реку бросили. Посмотрели, как река ее, сердечную, баюкает да волнами кутает, поплевали через левое плечо и прочь пошли. Дед снова к сетям бросился, да куда ему, хромому! Вода синеглазочку уже в омут под мост затянула, одна ленточка синяя на поверхности треплется, к небу тянется.

Откуда ни возьмись – Глеб на мосту возник, глянул туда-сюда да прямо в омут кинулся. Вынес невесту свою на колхозный берег, на траву уложил, припал к груди ее и замер. Да вдруг как закричит-завоет, точно зверь раненый. Содрогнулась земля, застонала, засвистела роща, так ветки и тянет, так листья и мечет, вода в реке вспенилась, забурлила. Принялся Хожий ненаглядную свою в губы холодные, посинелые целовать да на грудь белую нажимать, а она лежит, бедняжка, на траве-мураве, глазки закрыла, не шелохнется. Бьется над ней Хожий, убивается, светом своим колдовским овевает, слезами горючими омывает, да только все впустую, не вздохнет, не шевельнется, и бледная такая, точно молоко в жилах… И рад бы помочь дед Евграф, да чем уж тут поможешь, коли сам Хожий вернуть милую не в силах. Стоит дед, слезы в морщины втирает, старость свою хромую клянет да охает.

Однако глядит – будто отходить девчоночка стала понемногу: румянец на щечках заиграл, задышала тихохонько, точно мышка. Принялся Глеб ее водой студеной умывать, по щекам гладить, звать ласково, и помаленьку-помаленьку раздышалась, родненькая, глазоньки синие открыла да смотрит. Смотрела-смотрела и вдруг как заплачет горько, сжалась в комочек, всхлипывает. Глеб ее к груди прижал, гладит, качает, а у самого слезы так и льются, и дрожат оба, озябли. Дед Евграф куртку свою скинул да их, родимых, укутал как мог. Поднял Хожий на руки свою нареченную, курткой дедовой укрыл посильнее и к роще направился, а деду велел в колхоз обходным путем возвращаться и людям передать, чтоб никто к роще близко не подходил, покуда Хожий с невестой своей оттуда не выйдет.

Подхватили руки любимые, за плечи встряхнули и из темноты душной да тягучей вынесли. Открыла Глаша глаза – над ней Глеб на коленях стоит, именем ласковым ее зовет-выкликает, а у самого в лунном свете по щекам точно серебро струится. Склонился он над ней, гладит, улыбается губами дрожащими, а Глаша и понять не может, отчего он дрожит. Капнула серебряная капля на щеку ей, прожгла мысли туманные, и вспомнила Глаша разом и охоту, что гнала ее через всю деревню, и руки Оксанкины, что горло сдавливали, вздохнуть не давали. Вот что за темнота ее окутала, вот отчего Глеб дрожит да слез унять не может – смерти своей в глаза она заглянула.

Задрожала Глаша, сжалась на мокрой траве, заплакала. Глеб ее обнял, успокаивает, только и сам все дрожит. Потом на руки поднял и к роще понес. А Глаша зажмурилась, прижалась к нему да все плачет. Так и не поняла, как Глеб ее на полянку заветную принес, только почувствовала воду родниковую на лице и губах.

– Попей, Глашенька, попей, милая…

Тычется в губы, точно кот, миска глиняная шершавая, и вода в ней сладко так пахнет, а Глеб гладит ее, целует да все шепчет:

– Хоть глоточек сделай, Глашенька! Сразу легче станет.

Гудит все в голове, туман темный откуда-то наползает, силы последние вытягивает, мысли путает. Насилу губы разомкнула. Опалила вода, точно огня глотнула, прокатилась боль острая по груди, закашлялась Глаша, закричала, но вдруг разом прошла боль, туман темный схлынул прочь. Глотнула еще – и дышать легче стало, а третий глоток совсем мысли спутанные прояснил. Открыла глаза – здесь Глеб, рядом, и так хорошо стало, точно и не было ничего, только сон страшный.

– Лучше, Глашенька? – шепчет Глеб, а она лишь улыбается и жмурится: такая легкость вдруг нахлынула, так радостно, что спас он ее. Век бы к груди его прижималась, да только больно холодно.

И, как по приказу, затрещал рядом костер, заплясал по сучьям огонек бойкий. А Глеб ее на лапник усадил и полную миску ягод лесных протягивает:

– На-ка, ягодой лесной подкрепись, силы тебе вернуть надо.

Смотрит Глаша на ягодную россыпь, диву дается: и земляника здесь ароматная, которая едва поспевать начала, и брусника, соком налитая, которая под конец лета только появится, и малина, что осень любит. И откуда в солнцеворот такие ягоды?

– Кушай, милая, да отдыхать ложись. После все как есть расскажу, ничего не утаю. А теперь не время.