Пуще всего стерег он одно место заветное, где царства туго так переплелись, точно корни в лесу, но нашли его люди, деревню прям у границы поставили. Пришлось и сюда ведьму сильную ставить. Но только не к добру так близко к землям чужим люди поселились, не жилось им счастливо да радостно – сами покоя не знали и ведьме житья не давали. И пришлось Хозяину самому идти людей к порядку призывать. Только снова недоглядел: ведьму нечисть речами сладкими заговорила, посулами заманила, и перестала та границу беречь да людей врачевать. Хожий ее и уговаривал, и стращал – все без толку: кто польстился на силу чужую, уж назад не отступится. Одного не знала ведьма: коли с пути своего сойдет, вмиг бессрочную жизнь утратит. Как стала она стареть да болеть, испугалась, повинилась, да поздно – запроданную душу назад не воротишь.
Стал Хожий нового человека на место ее подыскивать. Долго по свету бродил, не нашел да назад воротился. Глядит – в Ведьминой роще мальчонка светловолосый бегает, а у самого не то что узоры по рукам, а весь точно солнце светится. Явился Хожий к ведьме, велел мальчонку этого брать и учить всему, что сама знает, в ведуны его готовить.
Десять лет минуло, вырос из мальчонки парень видный, Елисей, колдун сильный, месту этому по мерке. Принялся Хожий и сам его учить да про свой мир рассказывать. И первый год хорошо все шло, умный парень был, смекалистый, работящий. А на следующее лето в город уехал, а как вернулся – точно подменил его кто. Помаялся неделю-другую да сам к Хожему и явился с повинной. Отпусти, говорит, полюбил я девушку простую, не ведовскую, не могу без нее ни есть, ни пить, а коли не пустишь, руки на себя наложу, а без любимой служить тебе не стану. Долго гневался Хожий, такой ураган по деревне пронесся, что доселе и не помнил никто, видит, что ни ласковым словом не увещевать, ни грозным не запугать. Отпустил парня, только слово с него взял, что первого ребенка, коли в нем сила будет, Хожему отдаст. Нельзя Ведьминой роще без ведьмы, беда большая будет.
А как родилась у него дочь, синеглазая да чернокосая, так три года прятал ее ведун, только от Хожего не упрячешь. Привез ее Елисей в деревню, да маленькую жалко оставлять стало, и снова пошел с Хожим сговариваться, мол, пусть растет дитя при отце, при матери, а как минет ей шестнадцатый год, тогда уж и отдаст.
Вот минул девице шестнадцатый год, и не стал Хожий дожидаться ведуна, сам пришел за обещанным. Да только заглянул в глаза синие и утонул в них, что в омуте, ни слова молвить, ни шагу сделать. Вновь отсрочку дал до лета, возвращаться к себе собрался, да не сумел далеко уйти, сердце каменное точно привязал кто к девице синеглазой, ноет, мечется в груди. Так и ходил да на косы черные глядел с самой осени, а как сюда ее Елисей привез да оставил, и вовсе худо стало: сердце ум затмевает, а девица к себе близко не подпускает. Ведьма же старая к весне совсем слегла, ему бы хватать чернокосую, в ведьмы обращать скорей, да не дает сердце глупое. Шестнадцать лет думал да гадал Хожий, что за сила такая заставила ведуна Елисея от жизни вечной и колдовства отказаться, и вдруг понял. Уж и сам от царства своего отречься готов, чтоб с любимой быть, да только невозможно это никак. Не может мир без Хозяина и Хозяин без мира, так и мается теперь. Вот такая сказка, Глашенька. Страшная?
Подкинул Глеб еще дров в костер да к ней повернулся, глядит, руку протягивает, а с места не двигается. Вздохнула Глаша, слезы вытерла, к плечу его прижалась.
– Красивая и грустная у тебя сказка вышла. Не хочу я, чтобы плохо она закончилась.
– Плохо было бы, коли не смог бы я к жизни тебя вернуть, милая.
Обнял ее Глеб, к груди прижал, и снова так хорошо стало, кажется, и не нужно другого ничего.
– Мне главное, чтобы ты жива да весела была. Коли согласишься моей женою стать и силу колдовскую принять, вместе будем оба царства стеречь. А коли прежняя жизнь тебе больше по душе, неволить тебя не стану, найдешь себе парня любого, будешь с ним счастлива, и мне отрадно будет.
– Да какая уж теперь прежняя жизнь?! – удивилась Глаша. – И кроме тебя никто мне больше не нужен.
Хожий крепче обнял, в волосы целует да говорит серьезно:
– И мне кроме тебя никого и ничего не надобно, да только ты меня совсем не знаешь, как бы не раскаялась потом. Не тороплю тебя сейчас с ответом, есть у нас время до Купалы, тогда уж надо будет решить, какой дорожкою тебе пойти. А пока посмотришь на меня настоящего да подумаешь.
Не хочется Глаше смотреть да думать, любит она Хожего так сильно, что, кажется, и свет без него не мил. Да только послушала голос серьезный, печальный – и спорить не стала.
Глава 19