Ведьмина роща

– Да как же мне тебя отпустить, Глашенька? Убежишь, упорхнешь, точно пташка, не догнать, да сердце мое с собой унесешь. Как я без сердца буду?

Притихла Глаша, призадумалась и шепчет:

– Сердце – оно глупое да пугливое, точно квочка. Без него небось спокойнее.

Перестал Хожий усмехаться, ослабил хватку, только руку ее поглаживает осторожно:

– Нет, Глаша, спокойнее, только если не билось оно никогда, не горело. А ежели его сперва подожгли да полыхать, точно факел смоляной, заставили, а потом отнять пытаются, так покоя вовек не сыскать.

Разомлела Глаша от касания ласкового да слова искреннего, уж и забыла, зачем из рук Хожего рвалась. Хоть и не человек он, а хорошо с ним, любит он ее. И думать не хочется обо всем, что было, забыть, точно сон страшный, а только нельзя, нужно выяснить, понять, не то так и будет зудеть да колоться.

– Где ты был, что прийти не мог?

Вздохнул Хожий, посадил ее на лапник да к костру ушел:

– Ведьму старую провожал, Глаша. Нельзя мне было без проводов отпускать ее.

Заныло под сердцем, слезы из глаз покатились, и спросить больно, и не спросить – мочи нет терпеть. Сжалась Глаша, колени руками обхватила, слезы унять пытается, да не может.

– Она тебе женой была? – спросила да пуще расплакалась, лицом в колени уткнулась, ответ услышать боится.

– Нет, Глаша, – над самым ухом шепчет Глеб. – Не было у Хожего ни жены, ни невесты до этого лета. Никто сердце каменное отогреть не мог, одной тебе удалось. Да теперь вижу, и сама не рада.

Глаша всхлипывает и плечами пожимает. И хорошо ей с Глебом, и страшно, что жизнь со сказкой сплетается. Однако слезы вытерла, подняла голову, прямо в глаза черные посмотрела.

– Рада или нет, не моя воля и вина не моя. Хватит присказки, пора сказку сказывать, рассвет скоро.

Мягко, точно ветерок, коснулся Глеб волос черных, скользнул пальцами по голому плечу, да не посмел дальше спуститься.

– Как понять мне тебя, Глашенька? Слово ласковое тебе скажешь – сердишься, а из рук выпустишь – слезами заливаешься…

Вздохнул он тяжело, отстранился да к костру повернулся.

– А сказку и правда давно пора рассказать. Только одно страшно мне, Глаша, что не по нраву тебе она придется, отвернешься, косой махнешь и уйдешь вон. А силой держать не посмею.

И хочется Глаше сказать, что не уйдет, так сердечко и тянется к Глебу, но только чем дальше, тем страшнее становится: не тот это Глеб, каким увидела она его впервые да который провожал их по ночи, не человек вовсе. А сказки его небось и того страшнее. Молчит Глаша, только вздыхает и в колени утыкается.

– В некотором царстве, в тридесятом государстве жил-был царь не царь, король не король, Хозяин, словом, – тихо, почти шепотом начал Хожий.

Глаша голову подняла, прислушалась:

– А как того хозяина звали?

– Как ни назови, на все откликнется, давно на свете живет, все имена перемерил. Кто-то нечистым зовет, здесь вот Хожим нарекли. Да только самому ему больше всего по душе пришлось то имя, под которым он любимую свою встретил, – улыбнулся Глеб.

Веток в костер подбросил, вздохнул.

– Ну да не торопи сказку, Глаша. Хозяином он был нездешнего неба, нездешнего царства. И было в царстве его чудес всяческих видимо-невидимо, и жили там не простые люди, а лешие, водяные, русалки, кикиморы и прочие, кого на земле нечистью кличут. А по соседству было другое царство, людское. Жили рядом, да друг друга сроду не видели, покуда беда не пришла. Отчего она случилась, другая сказка, но только стали в царство его чужаки забредать да удачу пытать. Погуляют, землю потопчут, добра какого прихватят и воротятся к себе. А вслед за ними кто из нечисти нет-нет да и прошмыгнет, коли не доглядишь. Спохватился Хозяин, но поздно: приглянулись лешим да мавкам леса зеленые, позарились люди на силу колдовскую, глядь – уж и там, и здесь гости незваные появились, да не ночь коротать остались, а и вовсе поселились, добром не выманишь, силой не выгонишь.

Стали границы между царствами размываться да срастаться так, что уж не разберешь, где чья земля. Содрогнулись оба царства, гибнуть стали не по дням, а по часам. И пришлось Хозяину заново границы проложить и закрыть их для всего живого. Стал народ его плакать-причитать, что детушки малые у них по ту сторону остались да любимые, стали царя своего молить. И дал он им несколько дней в году, чтобы возвращались они в мир людской с милыми повидаться, да позволил родных и любимых, после того как закончится их срок на земле, в его царство приводить. Только граница не везде хорошо прошла, мир с миром крепко сплелся, не разрубить уж. Сперва старался Хозяин прятать места такие от своих, да чужие находят. Тогда взял он людей, в чьих жилах кровь обоих царств течет, дал им силы каплю-другую и велел границу сторожить, ни людей раньше сроку в его царство не пускать, ни его народу без пути по людским землям шататься не давать. С тех пор и повелись ведьмы да ведуны на людских землях: сидят на отшибе, кого врачуют, а кому смерть приближают, а сами ни болезни, ни смерти не знают.