Ведьмина роща

А дед Евграф квасу хлебнул да продолжает. Уехал Трофим, а по деревне петух красный полетел да в пяти дворах погостил: кому сарай подпалил, кому курятник, а Витьку, жениху Ольгину, которая на штырь-то наделась, дом дотла спалило и самого всего обожгло так, что смотреть страшно. Собака Оксанкина, как хозяйку заела, взбесилась совсем и ну по улице носиться да тех, кто из пожара спастись пытался, хватать и рвать. Костику Довалову, что вчера к Трофиму тоже с огнем приходил, ногу отгрызла начисто, а брату его, у кого керосин-то взяли, чуть кишки не выпустила, насилу оттащили. Да вдобавок Кондрат поутру ослеп: встанешь перед ним тихо, а он зовет тебя, не видит ничего.

И жалко Глаше девок да парней, особенно невинных, но крепко в голове слова бабкины засели: «Послушаешь их, пойдешь Хожего о милости молить – и будут вечно на тебе всей деревней отыгрываться». Горько на сердце стало, муторно. Уж и сестра не радует, и дом бабкин не мил, а сама, кажется, и вовсе задыхается, точно руки Оксанкины и сюда добрались да все шею давят. Вырваться надо, воздуха настоящего испить, авось и сердце уймется да уму двери откроет.

Не стала Глаша вечера ждать, замотала ноги бинтами и в рощу собралась, а прежде на крыльцо вышла, птиц кликать стала. Прилетела к ней горлица, на руку села, заворковала ласково:

– Здравствуй, Глашенька, солнце наше ясное! Чем помочь тебе, чем боль да печаль унять? Водицы ли ключевой из рощи принести, ягоды спелой?

– Не нужна мне ни вода, ни ягода, роща мне нужна пуще солнца и неба! Не могу я здесь, давят стены на грудь! Ты скажи Хожему: в рощу пойду, там его ждать буду.

Наклонила птичка голову, смотрит на нее:

– Как же ты одна-то пойдешь, знахарка? Шагу ступить не можешь.

Улыбнулась Глаша, птичку погладила:

– Не волнуйся, милая. К роще дорога, что к дому родному, быстрее да легче кажется. Потихонечку дойду.

– Воля твоя, Глашенька. Скажу Хожему, что сердце в рощу тянет, пусть там он тебя ищет.

Вспорхнула птичка да прочь улетела.

Глава 20

Сказке новой стара присказка не годится,

В платье новое вновь пора нарядиться.
Коль чужая сказка на зубах скрипит,
Начинай свою, пусть ручьем журчит.

Опустилась Глаша на крылечко дух перевести да с мыслями собраться. Права птичка-невеличка, тяжело ей будет до рощи идти, да все лучше, чем здесь сидеть. Смотрит Глаша в сторону рощи, взгляд отвести не может: машут ветки тяжелые, стонут, точно зовут сестрицу свою.

«Иду, милые, иду, родимые», – шепчет Глаша.

Вдруг слышит, у ворот кто-то плачет не плачет, скулит не скулит. Поднялась, выглянула за калитку и ахнула: на дороге Фимка лежит чуть живой, бока все подраны, глаза одного нет. Подхватила Глаша кота, гладит, слезами обливается:

– Фимочка, миленький! Это кто же тебя так искалечил?

Кот глаз целый открыл, на лицо да руки Глашины глянул, еще пуще стонать-плакать принялся. Вздохнула Глаша тяжело, отвернулась от рощи да понесла кота в дом. За нее пострадал, ей и лечить, а роща никуда не уйдет.

И снова точно медом свежим запахло – потекло колдовство по рукам, полилось, шерсть слипшуюся распутывает, боль унимает, раны заживляет. Да только сил мало еще – и сама не заметила, как перед глазами все вдруг закружилось, завертелось, того и гляди в темноту утянет. Хорошо, бабка успела под руки подхватить да на лавку усадить.

– На что бы путное силы тратила, а она кота драного врачует! – проворчала Агафья, а сама все на Глашу водой брызгает да следит, чтоб та с лавки не повалилась. – А ты, Ефим, куда смотрел? Чай, один глаз выклевали, не два, видишь, что Глафира чуть жива ходит. Мог бы и к Хожему пойти за помощью.

Молчит Глаша, кулончик смородинный в руке сжимает, а у самой все мысли снова в рощу устремились. Зажмурится – стоят перед глазами березки белые, а между ними тропинка вьется, так и манит. Ступишь на нее – сама не заметишь, как на заветной полянке окажешься, водой из ручья умоешься, и затянутся царапины, сойдут пятна синие с шеи, и снова сила медовая, пьяная по пальцам потечет.

«Отчего я не птица? – вздыхает Глаша. – Махнула б крылом да прямиком в рощу. А так и правда придется Глеба ждать, не дойду одна».

– Глаша, Глаша! – В дом вбежала запыхавшаяся Аксютка. Волосы растрепались, лицо раскраснелось, и козу бедную за собой волочит.

– Тьфу ты! Да куда ж с козой-то в дом! – прикрикнула на нее бабка.

Аксюта козу на двор вытолкала да дверью как хлопнет!

– Глаша, там птиц примчалось тысячи, и все над домом кружат – целый хоровод устроили! Их дед Евграф из ружья пугал, а они все вьются, не улетают далеко.

А Глаше так жалко с видением рощи расставаться, так сладко да легко о ней думать, и будто сил прибавляется. Пожала плечами, глаз не открывая:

– И пусть вьются, поди, с поля кто спугнул, вот и беспокоятся. Улетят.

Но Аксютка все не унимается, теребит сестру за руку, поднять пытается: