Ведьмина роща

– Народ, кто посноровистей, в Огневку переберется, а деревня быльем порастет через год-другой, – пожимает Хожий плечами. – Ну да что за беда? Деревень таких заброшенных у каждой границы – что травы в поле.

– А с колхозом что?

Смотрит на нее Хожий, наглядеться не может. Так бы и схватил да унес с собой за тридевять земель, от людей неблагодарных прочь. Век бы на руках носил, обнимал да целовал. Только глаза синие без ласки глядят, ответа ждут. Вздохнул Хозяин Лесной, прядь вороную с глаз Глашиных убрал.

– А колхоз, Глаша, мы с собой заберем. Давно уж они просятся, тяжело им здесь.

Призадумалась Глаша, голову опустила. Знать, недаром в колхозе одни старики, да только все странно ей, как люди сами на тот свет проситься могут. Неужто солнышку не радуются да лесу зеленому?

– Полно о людях, Глашенька! – в самое ухо шепчет ей Хожий, плечи нежные поглаживает, к себе крепче прижимает. – Надоели за день с жалобами своими. Не хочу теперь думать ни о ком, только о нас с тобой.

А Глаше все слова его покоя не дают. Любит она Хожего, да только как с ним уйти? И отец с матерью здесь, и Аксютка. Как их оставить? Да и народ деревенский не век обиженный сидеть будет, помается да придет добром просить. А коли добром, отчего ж не помочь? А там и урожай собирать будут, горлица говорила, обряды какие-то творить положено, поди разберись.

– Не могу я уйти сейчас, – вздыхает Глаша, а глаз на Хожего не поднимает. – Хорошо с тобой, да не могу.

А тот и не в обиде будто, косы черные с плеч ее откинул, лицо к себе поднял, смотрит да улыбается:

– Ну и не беда, здесь жить будем. Главное, чтобы ты моей была да весела ходила.

И снова хорошо так на сердце стало, тепло да хмельно. Не станет обижаться да силой уводить, любит. Зажмурилась Глаша, сама к Хожему потянулась.

Жарко Хожий целовал свою любимую, пил слова заветные из губ алых, точно жажду утолить хотел. А Глаша обо всем мире забыла в рука крепких да нежных: и страшно, и сладко так, что утро прочь гонит, ночь продлить мечтает.

– Зачем до Купалы ждать? – шепчет Глаша. – Ведь сказала я уже, что твоей буду.

Рассмеялся Хожий:

– А хочу, чтобы ты каждый день мне это повторяла.

Фыркнула Глаша, отпихнула его, села, косами махнула.

– А не боишься, что передумаю, коли до Купалы томить будешь?

Не пускает Хожий далеко, к себе притянул снова:

– Боюсь, Глаша. Передумаешь, да поздно будет. Оттого и дал тебе сроку до Купалы, чтоб ты силу лесную попробовала, на меня посмотрела да выбрала, как жить. Со мною не ночь коротать – век рука об руку идти. Коли моей будешь, так уж никогда не отпущу.

Глаша и не отстраняется, и крепче прижать не дает:

– А как же мне выбирать, коли не знаю я, что ждет меня? Тебя да силу лесную знаю – все хмельное, пьянящее. Да только что еще есть? Какой жизнь моя будет с Хозяином Лесным рядом?

– Жизнь твоя будет какой пожелаешь. Ты, главное, о муже не забывай, в остальном неволить не стану.

Снова до зари у костра на полянке заветной пробыли. Рассказывал ей Хожий про ведьм лесных, что границы стерегут, про дворец свой высокий, что за той гранью стоит, кою ни одному смертному не перейти, да про то, что и она, коли станет женою его, с ним бессмертие разделит, вечно будет по лесам да лугам с ним гулять, травы в косы заплетать, тучи с места на место перегонять.

Слушала Глаша, зажмурясь да к плечу Хожего прижавшись, город вспоминала, школу, квартиру на седьмом этаже… И все боялась глаза открыть да проснуться в своей постели. Уж так быстро все закрутилось, сама не знает, когда сказка с жизнью смешалась. Месяц назад в деревню с неохотой ехала, о загубленном лете жалела, а отец все утешал, говорил, что в деревне каждый дом сказкой полон, а уж роща да колхоз за рекой так и вовсе в сказке стоят. Смеялась Глаша, словам отцовым не верила, а он все про сказку твердил – знал, куда дочь отправляет. И вот сидит она в роще, которую все местные стороной обходят, обнимает ее сам Хозяин иного мира, слова ласковые говорит, невестой своей называет. Разве бывает так?

Да только свет колдовской и под веки сомкнутые забирается, распахнуть их старается: «Смотри, знахарка Глафира Елисевна, здесь граница между сказкой и былью проходит, и тебе теперь ее сторожить».

Глава 22

А и в сказке той не один лишь мед,

Да в медовой чаше не приметишь яд.
А и в сказке той не один лишь ждет,
Глаза жадные сквозь траву глядят.

– Убежала! – Аксютка хлопнула ладонями по воде и бросилась к тому месту, где была привязана коза. – Белянка! Белянка! Ты куда ушла, бестолковая?!

Глаша вытерла забрызганные глаза и нехотя направилась к берегу. Аксюта голышом металась по лугу и звала козу, но та не откликалась. Глаша отжимала косу и смотрела на сестру. На козьем молоке худенькая Аксюта подросла и окрепла, а на деревенском солнце загорела чуть не до пяток. Даже волосы будто потемнели, уже не такой лен. Или это оттого, что мокрые?

– Беда одна с этой козой! – Аксюта схватилась за голову, совсем как бабка Агафья, и заплакала.