Ведьмина роща

Как узнала Агафья про водяного, заперла ворота на засов, Аксюте выходить запретила, а сама пошла до соседей весть недобрую донести. Не все верили, да только дед Евграф подтверждение скоро принес: одна сеть изорвана вся, точно собака подрала, а в другой лихой улов – утопленник с Огневки, что накануне с моста бросился.

И потянулись колхозные к Глаше за советом да оберегами, а та и не знает, что сказать. Наплела из березы что умела, над водой заговорила как придумала да обещала вечером у Хожего лучше узнать, как от водяного защититься.

Вернулся Глеб затемно, Глашу за руку молча взял да в рощу увел. Там поляну всю обошел, узорами в три ряда оплел, камней да травы в ручей побросал, шептал что-то и хмурился. Дождалась Глаша, пока закончит он да к костру вернется, подсела рядышком, обняла его ласково, сидит тихонько. И спросить хочет, и видит, что невесел Хожий, тяжкую думу думает. Долго так сидели, треск костра и сверчков слушали, потом тряхнул Хожий головой, прижал к себе Глашу, шепчет в самое ухо:

– Никому тебя не отдам, любимая, и не оставлю никогда! Что бы кто тебе ни говорил – не верь, все ложь одна! Сердце свое слушай.

Молчит Глаша, вопросами не перебивает, только жмется к милому сильнее, а тот в волосы ее лицом зарылся, дышит тяжело.

– Жалею, что раньше не рассказал тебе, не предостерег, ну да хоть сейчас послушай. Было нас три сына у отца, да все от разных жен. Со вторым братом дружба крепкая у нас была, только младшему в мире с нами не жилось. Был он и силою нас меньше, и душою чернее, в мать свою, царевну морскую, пошел. Слова доброго от него я не слышал, вечно он второго брата против меня настраивал да науськивал. Пришло отцу время царство свое между нами делить, долго думал, как не обидеть никого, придумал наконец, да прогадал.

– А что придумал? – шепчет Глаша.

Вздохнул Хожий, поцеловал ее нежно да головой покачал:

– Долгая это сказка и невеселая, в другой раз расскажу. Сейчас одно тебе знать надо, что прогадал отец: не все сыновья смиренно волю его приняли, младшему всей власти захотелось. Удумал он извести братьев, да не осилил, только поссорить и сумел. Увидел отец, что сыновья его бестолковые передрались за власть, да волею своей поставил одного сына за горами высокими смотреть, другого – за реками да озерами, а старшего – за всей землею да за братьями приглядывать. Так и живем с тех пор что волки.

Слушала Глаша и дивилась: это как же возможно родным братьям язык общий не найти? Вот они с Аксюткой хоть и ссорятся, а любят друг друга, горой друг за друга стоят. Да видать, и такое бывает в мире, не ей судить.

– Бабка Агафья говорит, брат твой Ефросинью Ильиничну с пути сбил.

Не сразу откликнулся Хожий, долго в огонь смотрел да хмурился, а как заговорил, хриплый стал голос, чужой:

– Сбил. Обещал власть мою с ней разделить, коли меня извести поможет.

Вздрогнула Глаша, глаза на него подняла:

– Да как же она согласилась-то?

Снова тьма в глазах Хожего заплескалась, засветились ярче узоры на руках да на шее, изогнулись губы в усмешке презрительной, выглянули из-под них клыки острые.

– Да вот так. Говорил я ей, что нельзя ему верить, но брат, видать, поречистей меня оказался. Стала Ефросинья у реки подолгу просиживать да с водяным беседовать. Сперва он ей про травы разные рассказывал, что на дне речном растут, а потом, слово за слово, стал невестою своей звать да обещать царство мое, коли поможет ему. И как нужда меня заставила Ведьмину рощу оставить, сговорились они с водяным против меня. Да обманул он ее, силу чуть не всю забрал и бросил умирать, я вовремя подоспел, вылечил, но бессмертие водяной у нее так и забрал. А теперь, видать, прослышал, что померла ведьма старая, пришел тебя речами погаными смущать. Но тебя я ему ни за что не отдам, любимая, нет у меня никого дороже тебя!

Призадумалась Глаша, притихла в руках сильных. Неспроста, значит, он про Хожего говорил обиняками. Зависть его гложет, власти да силы хочет, решил через невесту добраться. Только не так проста Глаша, чует, что сердце у водяного черное, недоброе, что слова его ядом пропитаны. Только как же ей совладать с ним, коли сам Хожий управу на него найти не смог?

Обнимает ее Хожий, целует да в глаза заглянуть пытается:

– Напугал я тебя, Глашенька? Прости, милая. Донесли до меня птицы да звери, что прознал он о смерти Ефросиньи, не сегодня-завтра объявится.

– Уже объявился, видела я его сегодня, – откликнулась Глаша. – Купались с Аксютой в озере, а как она ушла козу искать, так он и вышел ко мне.

Напряглись руки крепкие, сильнее прижали к себе любимую.

– Что ж ты сразу мне не сказала, милая? Уж не сделал он дурного ли чего?

Смутилась Глаша, опустила глаза.

– Ничего не сделал, только о тебе худое говорил да в царицы речные звал.

Посадил ее Хожий на колени к себе, в лицо вглядывается:

– А коли не сделал, отчего глаза прячешь да краской заливаешься? Али говорил что срамное?

Тряхнула Глаша головой, нахмурилась:

– Подглядывал за нами, бессовестный! Я его стыдила, а он смеялся только да красавицей звал.