Ведьмина роща

– А ты через мост в деревню ходишь? – Аксютка перевернулась на живот и принялась щекотать сестру травинкой.

Глаша отмахнулась и перекатилась подальше.

– Нет, напрямую.

Аксютка подтянулась на локтях, целясь травинкой сестре в нос.

– Как это – напрямую?

– Как птицы летают!

Глаша ухватила травинку зубами, вскочила и бросилась наутек. Аксютка со смехом побежала следом, догнала сестру у самой рощи и принялась скакать козочкой, стараясь ухватить травинку, которую Глаша подняла высоко над головой. Какое-то время они боролись, потом с визгом повалились на душистый луг, покатились под горку и наконец снова растянулись среди цветов и былинок, подставляя лица ласковому солнцу.

– Так как напрямик-то? – Аксюта сорвала новую травинку и принялась усиленно ее жевать.

– Говорю ж, как птицы летают. – Глаша зажмурилась и глубоко вдохнула, ощущая, как струится по пальцам медовое колдовство, сливается с цветочным ароматом и растекается по телу теплыми вол-нами.

– Да как? – не унималась сестра. – По воздуху, что ли?

Глаша улыбнулась:

– По воздуху.

В высокой траве слышалось жужжание и стрекотание, чуть дальше – в роще – пели соловьи, а у самого Глашиного уха пыхтела и чавкала травинкой Аксюта.

– А, поняла! – перестав чавкать, радостно вскрикнула она, потом наклонилась к сестре и, смеясь, прошептала: – Тебя Глеб на руках туда носит?

Глаша пожала плечами и перевернулась на живот, пряча лицо в траве. При Аксюте бабка колдовать не разрешала, и сестра была единственной, кто не верил, что Глаша – ведьма. Давно уж хотела Глаша показать ей, как колдовство душистое медовое по пальцам течет, да все останавливало что-то. То вспоминала, как сама чуть со страху не упала, когда увидала у Глеба узоры по телу, то сон про мост и мертвеца на ум шел. А ну как испугается Аксюта? Нет, нельзя ей так прямо показывать, маленькая она еще совсем, пусть лучше постепенно сама догадается да сживется с этой мыслью.

Над головой резко прокаркало. Глаша вздрогнула и села, задрав голову. Над лугом кружил большой ворон. Раскинул крылья, тень по травам пускает да каркает недобро.

– Деревенские идут! – прокричал ворон и сделал еще круг. – Несут веревку, хотят тебя вязать, царица.

Глаша махнула птице рукой и поднялась:

– Пойдем, одуванчик, обед скоро, бабушка, поди, уж заждалась.

– Не пойду! – капризно мотнула головой Аксютка и растянулась на траве. – Я есть не хочу, лучше здесь поваляюсь.

Глаша спорить с сестрой не стала, пошла одна. Коли к ней с веревками идут, лучше и правда сестре подальше быть. Да и колдовать хошь не хошь придется, как бы одуванчика не напугать. Хотела Глаша сперва лететь смотреть, далеко ли деревенские, да передумала. Мимо не пройдут, а она пока обережки новые сплетет, те-то гроза порастрепала. Села снова у бабкиных ворот на лавочке, веточки березовые тонкие взяла да в колечки их принялась связывать. Увидала ее старуха Евдокия, корзинку с ягодой бросила, юбку подобрала да скорее по соседям припустила: опять, мол, Глаша колечки березовые плетет, никак гроза али что пострашнее будет. Насторожился колхоз, из окон и дверей высунулся, на ведьму молодую глядит украдкой. А Глаша колечки березовые вяжет, нашептывает да на лавку кладет – подходите, берите.

– Что, синеглазочка, опять гостей незваных поджидаешь? – спросил дед Евграф, отворяя калитку.

– Поджидаю, Евграф Пантелеевич, – отозвалась Глаша и обережек ему протянула.

Усмехнулся дед по-доброму, принял колечко березовое, к груди прижал:

– Благодарствую, что не забываешь нас. Снова грозой их гнать будешь али чем покрепче?

Задумалась Глаша, глаза подняла на деда, морщинки его разглядывает, а в них пушок белый светится, точно лучик солнечный заполз да задремал.

– С чем придут, так и встречу, как говорить будут, так и провожать стану.

– И то верно, – закивал дед и обратно к своему двору поплелся.

Вслед за Евграфом потянулись и остальные. Обережек брали, кланялись да плату какую могли оставляли: кто лепешку свежую ароматную принес, кто молока кружку, кто ягоды с грядки. Сидит Глаша, лепешку жует, молоком парным запивает да все на дорогу поглядывает. Пора уж деревенским появиться. Может, выманить ее хотят из колхоза или подкараулить у рощи? Вдруг слышит – Аксютка плачет за углом, обиженно так, жалобно. Вскочила Глаша с лавки, смотрит – идут мужики деревенские с Антипом во главе и Аксютку, одуванчика ее смешливого, связанную впереди себя толкают. Увидали Глашу, остановились на том конце улицы, Аксюту в спину тычут – мол, иди давай. А та плачет, упирается, сестру зовет.

Не стала Глаша дожидаться, покуда ближе подойдут, слова вымолвить никому не дала, подняла голову к небу, крикнула по-соколиному. Откуда ни возьмись налетели со всех сторон птицы хищные, на мужиков бросились, принялись когтями их рвать да клювами бить. Напугались те, бросили Аксюту и кинулись прочь. Глаша к сестре подбежала, гладит ее по голове, развязать пытается, а та только визжит да брыкается, точно козочка молодая.

– Аксюша, солнышко, успокойся, милая! – зовет ее Глаша. – Ушли они, не придут больше, не тронут тебя. Дай веревку развяжу, ручки натрет.