Ведьмина роща

Завизжала Аксюта так, что стекла в окнах зазвенели, ударила сестру ногой в живот:

– Не трожь меня, ведьма проклятая! Отойди!

– Аксюша, Аксюточка! – тянется к ней Глаша, а та от нее, точно ужонок, уползает да все кричит:

– Уйди! Уйди от меня, ведьма! Не трожь!

На крики бабка Агафья выскочила, принялась вместе с Глашей Аксютку успокаивать да уговаривать, насилу развязать ее сумели. Как упала веревка с рук, бросилась Аксюта на сестру, в косу ей вцепилась:

– Ведьма проклятая! Что с моей Глашей сделала?! Отдавай мою Глашу!

Испугалась Глаша, что сестра разумом помутилась, принялась заклинание плести, да руки дрожат, не слушаются, слезы глаза застилают. Насилу Аксюту угомонила, перестала та кричать и волосы ей драть, отошла, за бабку спряталась, смотрит, хмурится бровками пшеничными.

– Правда ты это, Глаша? – спрашивает.

– Я это, Аксюша, я! – едва не плачет Глаша.

Не верит сестра, майку свою в руках теребит да глазенками светлыми на Глашу смотрит:

– А ну скажи, как хомячка моего звали?

Улыбнулась Глаша, руку к сестре протянула:

– Да не было у тебя хомячка никакого, а черепаху Нюркой зовут, а кошку Кышкой, потому что ты тогда маленькая была, «киска» выговорить не могла.

Задрожали губешки у Аксюты, уткнулась она в бабкину спину, заревела горько.

– Уходи от меня, Глаша! Мне нормальная сестра нужна, а не ведьма!

Вздрогнула Глаша, руку уронила:

– Да как же, Аксюшенька? Я же сестра твоя! Ведьма я, ну так то всегда было, только мы не знали. А оттого, что узнали, разве ж можем мы любить друг друга меньше?

– Уходи! Не люблю тебя, ведьма! – взвизгнула Аксюта. – Прочь поди, проклятая! Не сестра ты мне!

У Глаши сердце так и упало, дыхание перехватило. Да как же так? Ее одуванчик, сестричка родная, ради которой одной Глаша среди людей остаться решила, такие слова говорит, прочь ее гонит…

Агафья Аксюту за косу схватила, бранит, прощения у сестры просить велит, а та только сильнее ревет да бабку кулаками молотит.

Весь колхоз повыскакивал, унять Аксюту пытаются, и ласково, и грозно просят, да все без толку.

– Не нужна мне сестра-ведьма! Пусть уходит в свою рощу! – кричит Аксюта.

Развернулась Глаша, бросила на лавку браслетик с бусинками, что для сестры плела, и пошла прочь. Ей бы крыльями взмахнуть, долететь до рощи, да крылья точно подрубили, идет, шатается, ни заплакать, ни слова вымолвить не может. Колхозные следом бросились, за руки хватают, зовут ласково, но выскальзывают тонкие ведьмины пальцы из ладоней человеческих, не откликается она на слова их, не оборачивается. Так и ушла в рощу да там без сил и упала.

Увидел Хожий, как птицы через Огневку народ гонят, почуял неладное, обернулся соколом да в колхоз полетел. А там беда нежданная: Аксюта Глашу прочь прогнала. Бросился Хожий в рощу, на полпути к полянке их заветной милую свою нашел: лежит ничком на траве-мураве, на слова его не отвечает, только следы от слез на щеках бледных. Принес он ее к костру, умывал водой ключевою, долго целовал да звал ласково, насилу дозвался, в чувство привел. Очнулась Глаша, плачет:

– Уйдем в царство твое, милый! Сейчас уйдем, нет мочи до Купалы ждать!

Хожий ее обнимает, колдовством своим успокаивает:

– Уйдем, коли согласна ты, в Купалу, а раньше никак нельзя, не пройти тебе туда.

– Отчего же не пройти? – плачет Глаша, слова Сашкины да Аксюткины все вспоминает. – Не нужна я здесь никому, все прочь гонят, сестре родной и той не мила больше. Забери меня к себе, буду век тебя любить да любую волю твою исполнять.

Схватил Хожий ладони ее нежные, поцелуями их покрывает да шепчет:

– Да что же ты говоришь такое, милая моя! Это я для тебя все исполню, что ни попросишь, любить больше царства моего буду. И рад бы я сейчас взять тебя на руки, унести прочь от людей неблагодарных, да только, пока не выпьешь ты отвара из цветка папоротника, закрыта тебе дорога в мир мой. А цветок этот один раз в году в ночь на Купалу цветет. И лишь рука девицы непорочной сорвать его может, другому же никому не дастся, прахом рассыплется. Оттого и жду я Купалы, каждую секундочку считаю, дни и ночи тороплю.

Прижимает он милую к себе, целует.

– Не плачь, Глашенька, не горюй, любимая! Так уж испокон веку повелось, что ведьм да ведунов народ не любит, хоть те им добро и творят. Не думай о них, не суди строго, боятся люди того, чего понять не могут, силе колдовской завидуют. Такая природа человеческая, вечно мы от нее страдаем, ничего уж тут не поделаешь. Недельку одну потерпи, Глашенька, а не хочешь людей видеть, так по лесу да полям гуляй, цветам и травам радуйся. Уж они, да птицы, да звери лесные, как мать родную, тебя любят. Они твоей силе не позавидуют, не испугаются ее.