Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

В результате чего, продолжает Демидова, в недавние антологии вошли забытые либо малоизвестные поэты, а также перепечатанные тексты, неоднократно опубликованные прежде. На ее взгляд, критическая рецепция литературы диаспоры и «материальный канон» практически не изменились за несколько десятилетий419.

Четырехтомную антологию «Мы жили тогда на планете другой…» 1995 года можно рассматривать в качестве примера собрания, составленного с целью представления читателям широкого охвата эмигрантской поэзии первой и второй волны, в которое вошли некоторые знакомые имена и тексты наравне с другими, практически неизвестными. Следующий том, посвященный поэтам третьей волны эмиграции, был подготовлен, но его издание было прервано по финансовым причинам420. Заглавием антологии стала строка из стихотворения Георгия Иванова «Над розовым морем»421. Эта строка заключает в себе смысл всего проекта, подразумевая возвращение из невероятно далеких и чуждых мест, и подчеркивает его роль в ознакомлении читателей России с почти неизвестным литературным материалом. Тот факт, что именно это стихотворение было выбрано для заглавия антологии, в действительности намекает на более сложные отношения между диаспорой и метрополией, так как оно было использовано для создания одноименной песни, музыку для которой написал Александр Вертинский (песня была записана в Москве в 1944 году после его возвращения из Шанхая в Советский Союз в 1943‐м). Стихотворение, утверждавшее абсолютную и непреодолимую дистанцию между «здесь» и «там», «сейчас» и «тогда», было привезено на родину автора и стало частью культуры сталинского времени, в то время как сам поэт остался во Франции422. На самом деле существовали другие стихотворения, созданные поэтами диаспоры, которые дошли до советских читателей еще до 1990‐х годов: например, произведения Ивана Бунина и Марины Цветаевой постепенно стали проникать сквозь систему заметно ослабленной послесталинской цензуры, наравне со стихами поэтов, оставшихся в Советском Союзе, такими как Анна Ахматова и Осип Мандельштам.

Во вступительной статье к антологии «Мы жили тогда на планете другой…» ее составитель Евгений Витковский заявляет о намерении спасти «поэтов-эмигрантов» от уничижительного отношения, с которым относились к этой категории авторов в Советском Союзе. Он подходит к проблеме спасения с позиций возвращения на родину и ассимиляции: литературная эмиграция рассматривается в качестве традиции, существовавшей параллельно другим современным ей маргинализованным ветвям литературы в Советском Союзе, поэзии «внутренней эмиграции», лагерной поэзии, а также произведениям, написанными «в стол». Вся эта литература, как он утверждает, была изгнана одной и той же силой: советской властью423. Витковский видит только ограниченное влияние культуры принимающих стран на творчество поэтов диаспоры и сожалеет о том, что поэты очень редко вступали в контакт с литературами других стран. Он стремится «представить эмигрантскую поэзию […] такой, какой она была и есть на самом деле», что, по его мнению, отражает ее прочную взаимосвязь с современным ей модернизмом по форме и содержанию424. Подобное намерение вызывает в памяти подход к реконструкции канона поэзии XX века, предпочтение которому отдает Илья Кукулин: эмигрантская поэзия и андеграундная поэзия, на его взгляд, должны служить основой для такого пересмотренного канона425. Литературно-историческая роль, отведенная поэзии русского зарубежья, в тот момент, когда она появилась в России и была признана частью национального канона, заключалась в том, что она являлась «недостающим звеном» между модернизмом начала ХХ века и литературой модернизма того времени. «Возвращенные на родину» традиции модернизма способствовали маргинализации роли «разрешенной» советской поэтической культуры, которую она могла бы играть в генезисе модернизма.