Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

В завершение целесообразно рассмотреть несколько иную антологию поэзии русской диаспоры. В 2017 году в Германии была издана объемная четырехтомная антология «Сто лет русской зарубежной поэзии». В предисловии к первому тому подчеркивается, что в это собрание вошли стихи поэтов из всех групп рассеяния русской эмиграции и широкий спектр авторов (многие из которых не были представлены ни в «Якоре», ни в «Эстафете», ни в «На Западе», ни в «Музе Диаспоры»)426. В предисловиях Владимира Батшева ко всем четырем томам отвергается мысль о том, что существует одна русская поэзия, которая образует единое целое независимо от того, где она была создана. Собственный опыт Батшева, вероятно, помог ему сформировать свое отношение к «риторике единого литературного канона». Он являлся одним из организаторов неформального литературного объединения поэтов СМОГ в 1960‐х годах, был арестован в 1966‐м и отправлен в ссылку; после возвращения из ссылки Батшев участвовал в деятельности советского литературного подполья; в 1995‐м присоединился к русской диаспоре, эмигрировав в Германию. В предисловии к последнему тому антологии он критикует современных поэтов, которые уехали из России после 1991 года, но стремятся публиковать свои произведения в России. На его взгляд, их едва ли можно назвать поэтами России за рубежом. Он говорит, что некоторые из них:

…от неистребимого желания публиковаться, всеми путями рвались к родным погромщикам, в их журналы и издательства […] проливали крокодиловы слезы о т. н. «потерянной родине», о которой они (разумеется!) «никогда не забывали на чужбине». Но жить предпочитают за границами «родины чудесной», бегая за грошовыми подачками в российское консульство, участвуя в подозрительных сходках «соотечественников»427.

Эта антология не разделяет риторику возвращения, но утверждает отдельную идентичность русской поэзии, созданной за пределами России. Батшев явно привержен диаспоральным практикам соблюдения границ и детальному пониманию смысла дома для сообщества диаспоры, которая на тот момент отметила свое столетие.

В заключение нужно отметить, что материал различных антологий, проанализированных в данной главе, демонстрирует: хотя с 1990‐х годов и были высказаны предположения об определенном месте поэзии диаспоры в русском национальном каноне и была проделана большая работа такими редакторами, как Витковский, по составлению канона, доступного русскому читателю, все же во взаимоотношениях между рассмотренным корпусом антологий и его предполагаемым русским «домом» продолжает сохраняться фундаментальная амбивалентность. Граница между «я» и «другим» трудно определяема вследствие того, что поэзия диаспоры берет свое начало от того же источника, что и поэзия, созданная в Советском Союзе. Однако поэзия диаспоры развивалась в совершенно иных условиях, а также под влиянием определенных сложностей, связанных с эмиграцией, и возможностей, которые появились благодаря ей. Канон русской поэзии ХХ века представляет трудности для исследователей, ведь целый пласт литературного материала, который мог бы претендовать на свое место в нем, не увидел больших тиражей, будь то в России или за рубежом, оставаясь в течение многих лет вне досягаемости большого числа разнообразных агентов, таких как редакторы, продавцы книг, критики, ученые и читатели, чьи решения способствуют процессу формирования и пересмотра канона. В то время как в эпоху холодной войны у советских писателей и критиков, возможно, был привилегированный доступ к литературе русского зарубежья и «тамиздата», все же они не могли поделиться своими открытиями с широкой публикой; более того, они не играли никакой значимой роли в формировании поэтического канона за пределами своего ближайшего окружения.