Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Между тем к 2014 году уже накопилась критическая масса новых публикаций о блокаде – среди которых были и мемуары (неопубликованные записки Лидии Гинзбург, фрагменты мемуаров Ольги Фрейденберг, дневники Софьи Островской и Любови Шапориной436), и выдающиеся поэтические тексты (например, Геннадия Гора и Павла Зальцмана437). Осмысление ставших доступными документов и свидетельств блокады вызвало к жизни и исторические исследования Сергея Ярова438, и философскую аналитику Ирины Сандомирской («Блокада в слове»439), и аналитическую эссеистику Полины Барсковой («Живые картины», «Седьмая щелочь»440). Осмысление блокады во всех этих публикациях перешло на новый уровень: в этом событии открылись концентрированные до гротеска аспекты советского опыта в целом – исторические травмы и поиски их артикуляции, этические нормы внутри «состояния исключенности», выживание как политический акт сопротивления, тело и телесность, вытесненные из культурного поля и обретающие язык через репрезентацию страдания и т. д. Вот почему блокада, несмотря на сопротивление властей, становится в 2000‐е годы узлом драматичнейших споров и серьезнейших размышлений о советской истории и ее значении. Прежние, с советских времен унаследованные мотивы героизма и страдания в ходе этого обсуждения все настойчивее вытесняются другим образом блокады, который более всего перекликается с «гетеротопиями» из статьи М. Фуко «Другие пространства». Гетеротопии, пишет Фуко, «соотносятся со всеми остальными местоположениями, но таким образом, что приостанавливают, нейтрализуют или переворачивают всю совокупность отношений, которые тем самым ими обозначаются, отражаются или рефлектируются»441. Это понимание на типологическом уровне соотносимо с взглядом на диаспору как на состояние «нереальности», соответствующее «новой, диаспорической, гибридной субъектности» и тяготеющее к «промежуточным пространствам».

Блокада Ленинграда – одна из тех территорий, на которых встречаются интересы авторов как с опытом эмиграции, так и без него. Во многих случаях практически невозможно (да и нужно ли?) установить, кто из авторов принадлежит диаспоре, а кто нет; сколько лет (месяцев, дней) нужно прожить за границей, чтобы стать «полноценным» эмигрантом? Речь, разумеется, не об этом. Скорее, сравнивая тексты о блокаде, написанные в России и за ее пределами, я попытаюсь выделить типологические различия в подходах к одному и тому же историческому событию, а вернее, к репрезентации советской исторической травмы. Один из этих подходов более или менее условно связан с «диаспорой», а другой с «метрополией» – при полном понимании нестабильности как этих терминов, так и их применимости к литературному контексту.

Поэзия

Виталий Пуханов (родился в 1966 году) – московский поэт, автор нескольких сборников стихов и прозы, с 2010‐го по 2018 год исполнительный секретарь премии «Дебют», опубликовал в феврале 2009 года стихотворение «В Ленинграде, на рассвете…». Появившись на его странице в «Живом Журнале», оно немедленно вызвало горячую дискуссию в интернете442.

Приведем это стихотворение целиком:

Александру Секацкому

В Ленинграде, на рассвете,
На Марата, в сорок третьем
Кто-то съел тарелку щей
И нарушил ход вещей.

Приезжают два наряда

Милицейских: есть не надо,
Вы нарушили режим,
Мы здесь мяса не едим!

Здесь глухая оборона.

Мы считаем дни войны.
Нам ни кошка, ни ворона
Больше в пищу не годны:

Страшный голод-людопад

Защищает Ленинград!
Насыпает город-прах
Во врагов смертельный страх.

У врага из поля зренья

Исчезает Ленинград.
Зимний где? Где Летний сад?
Здесь другое измеренье:

Наяву и во плоти

Тут живому не пройти.
Только так мы победим,
Потому мы не едим.

Время выйдет, и гранит

Плоть живую заменит.
Но запомнит враг любой,
Что мы сделали с собой443.

Февраль 2009