Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

В принципе, не так трудно увидеть в блокаде, изображенной Клавдиевым, метафору главной травмы его поколения 1990‐х, воспитавших в себе небрезгливое отношение ко всему, что позволяет выжить, в совокупности с презрением к беспомощной (или цинично-лживой) интеллигенции, ослепленной перестроечными свободами. Напротив, для Барсковой документальность материала обеспечивает неприступность границы между «нами» и «ними». Однако эта дистанция не предполагает эпичности, как у Завьялова, скорее здесь речь идет об изоляции во времени и пространстве, свойственной утопии – поскольку Браскова создает именно утопию (сказку!) из безусловно трагического материала. С теоретической точки зрения, в этом нет ничего странного, ведь утопия, как доказывает Фуко, также является гетеротопией: «Утопии – это местоположения без реального места […] Это усовершенствованное общество или изнанка общества, но, как бы там ни было, утопия суть пространства, основополагающим образом нереальные»455.

Проза

Роман Андрея Тургенева (псевдоним критика Вячеслава Курицына) «Спать и верить» (2008)456 и повесть «Ленинград» (2010) Игоря Вишневецкого457, несмотря на явные различия, обладают важным фундаментальным сходством – оба текста стремятся преодолеть фактографию блокады и конструируют из ее элементов новый нарратив, свободный от реалистических клише. Кроме того, с точки зрения диаспоры между авторами также наблюдается известный параллелизм. Игорь Вишневецкий с ранних 1990‐х жил в США, где продолжает жить и на текущий момент, но в середине 2000‐х он несколько лет провел в Москве, лишь изредка наведываясь в США, хотя повесть «Ленинград» была написана им во время одной из таких поездок, в Питтсбурге. Автор «Спать и верить» постоянно живет в Петербурге, однако в 2000‐е подолгу жил в Европе.

Многие критики склонны были увидеть в романе Тургенева постмодернистскую фантазию – но только потому, что его автор, Вячеслав Курицын, прославился своими работами о постмодернизме. «Ленинград» же Вишневецкого (автора монографии об Андрее Белом) открыто ориентирован на модернистские образцы, местами написан стихопрозой и вообще постоянно цитирует русских модернистов. Однако Вишневецкий подчеркивает, что даже поэтические фрагменты его повести опираются на документальную основу, тогда как Курицын демонстративно монтирует документальный материал с вымыслом.

Резонансы между этими текстами подчас кажутся невероятными. Например, Вишневецкий упоминает, что устье Невы с 1941 года охраняли броненосец «Марат» и крейсер «Киров». А Курицын превращает эту же историческую подробность в имя одного из своих героев – вымышленного первого секретаря Ленинградского обкома Марата Кирова, любимца города и соперника Сталина. В обоих текстах появляются офицеры НКВД – в романе Курицына это главный герой, который по собственной инициативе готовит (провалившееся) покушение на Марата Кирова и бросает в Неву бутылки с письмами, адресованными Гитлеру, в которых он излагает различные проекты преобразования Ленинграда после его оккупации германскими войсками. В повести Вишневецкого офицер НКВД на самом деле является немецким эмиссаром, засланным в город для формирования альтернативного правительства из выживших представителей интеллигенции. Так что и в «Спать и верить», и в «Ленинграде» офицер НКВД оказывается медиатором между советскими и нацистскими властями, – причем в обоих случаях более всего его волнует будущее Ленинграда после взятия города немцами.

И в том, и в другом тексте главный герой пытается перевести ленинградскую трагедию на язык высоких музыкальных жанров европейского романтизма – вагнеровской оперы у Курицына и оратории-дифирамба у Вишневецкого. В обоих главная героиня приносится в жертву – почти ритуально и в то же время чрезвычайно буднично. В «Спать и верить» Ленинград спасен благодаря возвращению останков Тамерлана в его мавзолей, а в «Ленинграде» город спасает мистика русской этимологии и икона Богоматери, спрятанная в ледяном подвале Казанского собора.

И наконец, оба автора, ни в малейшей степени не отводя глаз от ужасов блокады, понимают ее как момент свободы. И Максим, полковник НКВД у Курицына, и музыковед Глеб Альфа у Вишневецкого принимают блокаду как нереальный и в то же время воодушевляющий отказ не только от любых социальных и политических ограничений, но даже и от экзистенциальных границ.

Свобода Максима – это свобода мрачного трикстера (неслучайно он подписывает письма Гитлеру псевдонимом «джокер»). В нем соединяются несовместимые характеристики – служит в НКВД, арестовывает и пытает ни в чем не повинных людей и при этом презирает и свое начальство, и всех жителей Ленинграда. Спасает беглецов от преследования властей, делая их соучастниками своего покушения на Кирова. Поняв, что он загнан в угол, Максим в первую очередь убивает свою возлюбленную Варю, чтобы спасти ее от пыток, и в финале романа планирует перейти на сторону немцев.