Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Иными словами, роман становится своего рода аллегорией, выражающей его собственную невозможность: ассимиляция (Зяма) и русская литература (писательница N.) не только несовместимы, но и вступают в смертельную схватку. Ассимиляция сродни смерти (гибель литературы, о которой в шутку говорит Зяма на первых страницах романа), а упрямое служение русской литературе ведет к самоизоляции, не дает никаких экономических выгод при полном отсутствии новых тем, за исключением темы собственной смерти. Разумеется, такое изложение содержания романа лишь подчеркивает парадоксальность его последующей судьбы: его главным посылом был пессимизм по поводу возможности успеха – экономического и литературного, однако именно такого успеха добивается Рубина своим произведением.

Суммируем сказанное: история публикации романа и его автобиографическое содержание подтверждают тот факт, что в процессе его написания Рубина вряд ли представляла, как он найдет дорогу к читателям. Это неудивительно, учитывая состояние русской литературы в то время. Издательская деятельность пришла в полный упадок. Каналы коммуникаций между экстратерриториальными авторами и авторами, живущими в России, еще только формировались. Как вспоминает Рубина, в первые годы эмиграции экономические механизмы такого взаимообмена были совершенно неоднозначными: с одной стороны, гонорары за публикации в России были смехотворно малы (о чем упоминает ее героиня писательница N.), с другой – гонорары, которые иногда получали авторы за публикации в Израиле, были достаточно большими и служили хорошим подспорьем москвичам, чьи произведения время от времени издавались в Израиле при помощи Рубиной490. Как и персонажи ее романа, Рубина пыталась на ощупь найти свой путь среди ограниченных и не очень ясных возможностей, представившихся для профессиональной литературной деятельности в новых обстоятельствах. Будут ли ее роман читать только русскоязычные израильтяне? Будет ли он в дальнейшем переведен на иврит, если ей удастся стать израильским писателем? Разумеется, у нее не было никакой уверенности в том, что ее читательская аудитория будет состоять в основном из россиян, живущих в Российской Федерации, – это, скорее всего, был наименее возможный вариант из всех, которые она рассматривала, когда писала «Вот идет Мессия!».

Мы можем сформулировать наш вопрос относительно этого романа еще более прямо: как получилось, что книга о невозможности быть русским писателем в Израиле положила начало успешной карьере русско-израильского писателя в России? Отнюдь не благодаря признанию критиков, по крайней мере на момент первой публикации, когда его в основном критиковали, несмотря на хвалебный отзыв об этом романе как примере еврейско-русской прозы от редактора «Дружбы народов» Льва Аннинского491. Татьяна Кравченко в «Литературной газете» назвала роман занимательным, но при этом сознательно выстроенным в виде «мозаики», узор которой, однако, не складывается в единое целое492. Алла Марченко в рецензии для «Нового мира» предъявляет сходные претензии по поводу путаного сюжета, хотя и признаёт, что роман читается на одном дыхании и определенно доставит удовольствие «простодушному читателю»493. В этой снисходительной ремарке, напоминающей высказывания редактора журнала «Знамя» в конце 1980‐х, Марченко невольно указала на один важный фактор успеха Рубиной. Рубина, как и другие русские писатели в то время, закладывала основы новых взаимоотношений между критиками и авторами. Устаревшие формы элитизма, прежде охраняемые блюстителями советского литературно-критического истеблишмента, пришли в противоречие с реальностью книжного рынка и обнаружили свою неактуальность для читателей (и ориентированных на прибыль издателей), которые хотели читать то, что им нравится, независимо от того, соответствует такая литература стандартам критиков или нет. Книги Рубиной – это не высокоинтеллектуальная литература. Но это и не бульварное чтиво. Это «хорошая» литература для читателей среднего интеллектуального уровня, которые способны оценить писательское мастерство, возможно, даже некоторую постмодернистскую игру, но при этом просто хотят прочитать хорошую историю.