Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Кроме того, следует учитывать и экстратерриториальное положение Рубиной. Практически все критики, включая Аннинского, Марченко и Кравченко, не преминули отметить, что основная тема романа – русско-еврейская эмиграция в Израиль (заметим, что с конца 1980‐х годов, когда Дина Рубина начала задумываться об отъезде из СССР, в ее произведениях неизменно возникали еврейские темы и персонажи). В период написания и публикации «Вот идет Мессия!» сама Рубина, а позже и ее критики, очевидно, полагали, что эта тема будет интересна лишь немногим русским читателям. Они оказались неправы. Роман насыщен этнографическими описаниями израильской жизни, среды и пейзажей, а также – в духе «легкого» магического реализма – смесью иудейских и библейских мифологических элементов. Более того, как отметили многие рецензенты, Рубина обращает внимание на разнообразные акценты и отклонения от стандартного русского языка, которые часто встречаются в Тель-Авиве или Иерусалиме, – например, повествователь отмечает, что бывшая возлюбленная умершего деда Зямы неправильно произносит твердые и мягкие согласные («это ария из другой оперы (она говорила „аръя“ и „опэры“»)494. Можно сказать, что для читателей в России этот роман предстает как своего рода книга о путешествии по экзотическим, эмигрантским местам Израиля.

Как бы то ни было, успех «Вот идет Мессия!», несомненно, связан также с игрой на отрицательном отношении к эмиграции и с самой возможностью ее существования. Наверное, неслучайно читающая публика положительно приняла роман, в котором этнографическое путешествие по израильской «мозаике» с «восточным» колоритом удачно сочетается с демонстрацией того, что выходцы из бывшего Союза, насколько бы они ни были евреями, все равно остаются частью России? Проникновенность этого романа, как и ряда других ранних произведений Рубиной на схожие темы (например, повести «Во вратах твоих»), проистекает из порой мучительного выбора между верностью России и верностью Израилю. Это особая, обостренная форма типично иммигрантского переживания социального отчуждения и ностальгии, усиленная распространением сионистского представления об алии как о возвращении домой, а не как об иммиграции – социальное положение, описанное исследователями как «двойная диаспора»495. Роман «Вот идет Мессия!» показывает, как евреи из России, оказавшись в Израиле, как и везде, сохраняют свои узнаваемые черты и модели поведения – застолья с обильной выпивкой, интеллигентский культ литературы, непрактичность и склонность к широким жестам – все те элементы идентичности, которые, по мысли Рубиной, ставят крест на проекте формирования русско-израильской культуры, но которые при этом (пожалуй, неожиданно для автора) в конечном счете предопределяют место этого романа в русской литературе как таковой.

В своем знаменитом эссе «Гипотезы о мировой литературе» Франко Моретти указывает на две когнитивные метафоры, используемые в изучении литературы: это метафора дерева, которая описывает диахроническое развитие литературы в рамках национальных традиций, и метафора волны, которая описывает распространение разнообразных литературных форм на определенной территории. В конце этого эссе Моретти отмечает, что «это и является основой для разделения труда между литературоведами, изучающими национальные литературы и Мировую литературу: национальная литература – для тех, кто видит деревья, Мировая литература – для тех, кто видит волны»496. Роман Дины Рубиной можно отнести как к национальной, так и к мировой литературе, и для описания ее места на литературной карте мира требуются смешанные метафоры. Экспансия русской литературы предстает в этом романе как встреча русского писателя с новыми обстоятельствами жизни в Израиле, а плодотворное изменение в повествовательной ткани реализуется за счет интеграции некоторых элементов израильской реальности в узнаваемо русскую литературную форму. В романе Рубиной мы видим, как дерево, состоящее из культурно и политически разнородных национальных ветвей, обретает единство под действием волны русских эмигрантов, а также волны рыночных сил, которые выносят их книги на просторы глобального мира. Итак, мы вновь оказываемся перед парадоксом, с которого начинается эта глава, – текущим сочетанием беспрецедентной фрагментации и беспрецедентной интеграции глобального русского культурного пространства. В случае Рубиной демонстрация реальной фрагментации привела к успешному открытию интеграции. В ее творчестве мы видим соединение глобального и национального, дерева и волны.

Шамшад Абдуллаев и всемирный авангард Востока