Век Филарета

       Среди бесчисленных и многосложных забот, одолевавших с утра до вечера императора, синодские дела стояли не на первом месте, однако и им он уделял внимание. Николай Павлович не­укоснительно следовал выработанному им же самим принципу: никому не доверяй, проверяй все и всех. Когда у него дошли руки до папки с докладами по духовному ведомству, он поразился, что и там, как и в большинстве государственных дел, покойный брат был недостаточно строг и требователен. Его собственная власть должна была стать твердой, а следовательно, жесткой, иног­да и жестокой.

       В 1831 году по приказанию государя был произведен строгий разбор духовенства и в военную службу обращены тысячи при­четников, замеченных в предосудительных поступках. В основном это были дьяконы. Однако император следил, чтобы строгость следовала за справедливостью.

       Однажды в беседе в покоях императрицы-матери князь Алек­сандр Николаевич Голицын как бы между прочим рассказал о том, что митрополит Серафим без форменного следствия уволил игумена Коневского монастыря, и выразил удивление самоуправством пре­старелого архиерея. К старику император относился с недоверием, тем более что владыка Серафим нередко позволял себе пренебречь волей государя. В деле о браке Клейнмихеля Серафим поддержал московского владыку, хотя известно было, что

отношения их прох­ладны. Теперь же представлялся случай осадить жестокого митрополита и показать всю справедливость царского суда.

       Николай Павлович заявил обер-прокурору Синода князю Ме­щерскому при очередном докладе, что не утверждает решения о коневском настоятеле и требует нового рассмотрения дела. Ме­щерский тоже его раздражал своей мягкостью и чрезмерной уступчивостью архиереям, особенно московскому.

       Через неделю был представлен новый подробнейший доклад. Николай Павлович ознакомился с показаниями преосвященного, благочинного и многих прихожан, свидетельствовавших о злоу­потреблении игумена спиртными напитками и забывшего свой сан до того, что купцы заставляли его плясать у себя на вечеринках. Безусловно, сие было непозволительно для духовного лица, монаха в особенности, и подлежало наказанию.

       Николаю доставляло удовольствие вхождение в подробности такого рода живых дел. По ним он представлял себе положение в империи и получал, как казалось ему, верное представление о своих подданных. Царский духовник отец Павел Криницкий при случае сказал ему о чувствах искренней любви и уважения, пи­таемых первоприсутствующим в Синоде... И Николай Павлович вернул свое благоволение митрополиту Серафиму.

       И все же до конца верить нельзя никому. В этом император был убежден не только печальным опытом покойного брата, при котором дела в государстве неуклонно шли к упадку, но и своими воспоминаниями юности. Именно в годы, когда он далеко отстоял от престола, когда царедворцы его не стеснялись, а честолюбцы не принимали и расчет,

когда откровенные разговоры в Зимнем дворце велись в присутствии двадцатилетнего великого князя, Николай воочию узнал изнанку человеческой натуры и полноту правды о жизни в столице и провинции, из коей едва ли малая часть доходила до престола.

       Министры лгали по незнанию дел и корысти ради. Генералы лгали ради получения чинов и орденов. Чиновники лгали, дабы покрыть свое бездействие, взяточничество и самоуправство. При­дворные лгали из зависти к другим и в надежде на повышение, денежную или земельную награду. Аристократы-заговорщики лга­ли из ненависти к династии, полагая, что Романовы имеют меньше прав на престол, чем Трубецкие или Волконские. Неродовитое дворянство лгало в надежде подняться выше старинных родов... Вероятно, и духовенство лгало. Николай Павлович рассматри­вал его как своеобразный вид чиновничества и был уверен, что духовные подчиняются общему закону. А коли так, он по­лагался на доклады немногих близких людей — старых гене­ралов Иллариона Васильчикова, Ивана Паскевича и молодых — Алексея Орлова, Павла Киселева, Бенкендорфа, Клейнмихеля, да еще на свой глаз.

       В октябре 1833 года после утренних докладов император вышел в подъезд Зимнего дворца. Коляска и дежурные адъютанты стояли в ожидании приказа. Никто не знал, куда решит отправиться Николай Павлович, может быть, в Адмиралтейство, а может, в лазарет какого-нибудь полка. Внезапных высочайших посещений ждали многие в столице.

       В тот день он посетил Семеновский полк. Посещение ока­залось крайне неудачным. Дежурный офицер отдал рапорт не по форме, командир полка появился лишь спустя полчаса и не знал, чем заняты в батальонах, план полкового учения отсутствовал. Николай Павлович даже не приказал общего построения... В зда­нии штаба часовой, отдавая честь, со страху уронил ружье. Смеху подобно! И это — его армия!.. Накипавшее раздражение перешло в гнев, но излить его в полку император не решился по известным соображениям... А вот заменить командира полка надобно!

       — В первую гимназию! — негромко приказал он, усевшись в коляску.