Век Филарета

       Бывший университетский пансион лишь недавно был пре­образован в гимназию. Отчеты попечителя учебного округа по­казывали хорошую постановку обучения, но лучше убедиться са­мому. Образованию и воспитанию молодежи император придавал огромное

значение. Ему нужны были послушные подданные. Они могут быть более или менее образованны, главное — были бы покорны. А он знал, что юнцы дерзки, непочтительны и настроены прямо революционно. Так приструним!

       Прискакавший ранее адъютант предупредил директора, ко­торый встретил государя у подъезда. Шли обычные занятия. Директор, заплетаясь от волнения языком, называл предметы обу­чения и фамилии преподавателей. Император со свитой, гремящей шпорами и саблями по натертому воском полу, медленно проходил коридорами, оглядывая через стеклянные двери классы. Возле третьей двери он остановился. Возмутительно! Один воспитанник, слушая объяснения учителя, сидел облокотившись, а невзрачный попик в коричневой рясе спокойно что-то рассказывал с кафедры. Непорядок!

       Дверь распахнулась. Класс вскочил, гремя крышками столов. Пораженные мальчики во все глаза смотрели на государя, который покорно подошел под благословение их законоучителя, отца Ва­силия Бажанова.

       — Как вы, батюшка, позволяете воспитанникам лежать у вас в классе? — строго спросил император.

       —  Ваше величество,— ничуть не смутившись, отвечал священ­ник,— я требую от них, чтобы они внимательно слушали уроки. И я очень доволен ими.

       При всей гневливости Николай Павлович не был самодуром. Возражений он не любил, но, когда они оказывались разумны, выслушивал внимательно. После жалкого заискивания проштрафившихся семеновских офицеров мягкий отпор батюшки императору даже понравился, хотя виду он не показал. Повернулся и вышел.

       —  Если у вас и в этом классе нет порядка,— бросил через плечо директору,— то о

других и говорить нечего!

       Однако зашел в актовый зал с большими портретами покой­ного государя Александра Павловича и своим собственным. От осмотра минералогической коллекции отказался. Вообще-то везде был порядок, чисто, воспитанники одеты аккуратно, учителя име­ют вид благообразный... Чувство раздражения и гнева как-то про­пало, и к выходу Николай Павлович направился в ином настро­ении. Boзлe той двери он вдруг остановился и, сделав знак свите остаться, вошел в класс.

       — Продолжайте преподавание, батюшка! — приказал импе­ратор и присел за первую парту, не обращая внимания на по­бледневшего мальчика, едва не свалившегося с другого конца скамьи. Чем-то заинтересовал его этот попик.

       Отец Василий чуть дрогнувшим голосом продолжил рассказ о понятии христианской надежды, следуя филаретовскому кате­хизису. За дверью недоумевали директор и свита. Никогда ранее при посещении гимназий государь не оставался слушать урок. Государь пробыл в классе более четверти часа и вышел незадолго до звонка. Лицо его оставалось столь же величественно-невоз­мутимым, но простился он с директором много милостивее, чем здоровался.

       Войдя во дворец, Николай Павлович поспешил на половину императрицы.

       — Поздравляю, моя дорогая! — объявил он Александре Фе­доровне.— Я нашел детям законоучителя! Знающ, объясняет понятно, добр. Он мне сразу понравился!

       Так сын сельского диакона иерей Василий Бажанов стал учи­телем царских детей.

       Новый обер-прокурор Синода князь Петр Сергеевич Мещер­ский был человеком кротким и благочестивым. При нем в Синоде установился строгий порядок и благочинный дух. Внешняя об­становка не переменилась со времен князя Голицына: то же мрач­новато-внушительное убранство присутственной комнаты, те же чиновники — два обер-секретаря, три столоначальника и четверо писцов. Князь Мещерский сохранял ровные отношения с архи­ереями — постоянными членами Синода.

       Обыкновенно присутственными были три дня в неделю. Оче­редной секретарь докладывал дела (как правило, по пятьдесят дел) и старался уложиться в три

присутственных часа. Вопросы бывали редко, разве что дело касалось кого-нибудь из преосвя­щенных. Секретарь же предлагал решение, кое и утверждалось собранием, если только на нем не присутствовал московский владыка, способный повернуть весь ход заседания.

       Формально первое и решающее слово в Синоде принадлежало первоприсутствующему митрополиту петербургскому и новгород­скому Серафиму, но известно было, что не меньший вес имело и мнение киевского митрополита Евгения, любителя русских древ­ностей, рьяного борца с расколом и западным духом. С другой стороны, владыка Евгений по старости и немощам редко мог бывать в столице, чаще же бывал московский владыка. Мнение Филарета в Синоде было почти непререкаемым, но все, до ночного сторожа, знали, что владыку Филарета в Синоде лишь терпят ради его великой пользы для дел. Война Фотия и Шишкова против филаретовского катехизиса и толкований на книгу Ветхого Завета, трения из-за запрещенного Библейского общества, недовольство самого государя — все это любого иного давно бы превратило в отставного архиерея в глухом северном монастыре, но Филарет слишком выходил за рамки обыкновенного архиерея.