Век Филарета

       Тайная мысль государя состояла в том, что новый памятник станет знаком первых успешных лет его собственного царство­вания. Да, гордыня грех тяжелый, но мир и покой царят в управ­ляемой им империи. Успешно закончены войны с Персией и Турцией, чей флот уничтожен был при Наварине русскими мо­ряками. Греции дарована независимость, а всем иным право­славным на Балканах османское правительство обещало большие свободы. Подавлен мятеж в непокорной Польше. Не все шло гладко, но важен итог — а итог в пользу России. Его империя показала всему миру свою силу, верность христианству и идеям Священного союза. То был явный триумф императора Николая I, как все чаще он думал о себе в третьем лице... Однако почему так долго не возвращается посланный?

       Московский архипастырь после литургии в домашнем храме своем приступил к занятиям, но принужден был их оставить. Не давал покоя озноб. Видно, сказывалась вчерашняя прогулка по окрестностям лавры.

       — Святославский, отложи-ка бумаги и подай чаю,— велел он.

       Минувшим днем без малого два часа они с отцом Антонием

ходили и ходили под дождем, воодушевленные одной мыслью. Мысль эта посетила троицкого наместника давно: он вознаме­рился основать вблизи лавры монашеский скит для сугубо уеди­ненного жития отдельных иноков. Наиболее подходящим местом счел для сего рощу Корбуху, находившуюся в двух верстах от лавры по дороге к Вифанской обители. Намерение Филарет одоб­рил, но место счел неподходящим, слишком близко был Сергиев Посад, почти рядом проходил шумный тракт. Антоний, однако, не смирился с отказом и в письмах неотступно настаивал на избрании именно этого места. Вчера митрополит прямо спросил: в чем причина сей настойчивости?

       — Помните ли, владыко, в июле был у нас митрополит ки­евский? Я рассказал ему о своем намерении и о горести от вашего отказа. Он осмотрел рошу, и так она ему приглянулась, что он повелел мне докучать вам и настаивать на своем.

       — Вот так бы и следовало прямо написать мне! — с укоризною сказал митрополит.— Тут и рассуждать более не нужно: он знаток в этом деле, мы с тобою и в ученики ему не годимся. Благословляю!

       На обратном пути в лавру Антоний рассказал, что священник из соседнего села Подсосенья просит дозволения разобрать де­ревянную Успенскую церковь, а материал

употребить на отопку печей в новой каменной церкви.

        — Осмотрел я эту церковь, владыко. Ветха, но легко может быть исправлена! Она долго еще простоит, благо что построена преподобным Дионисием, архимандритом лавры. Вот если бы ее перенести на Корбуху...

       — Но поставить следует в глубине рощи! — подхватил Фила­рет. — Там бы и домик небольшой выстроить... Денег-то нам Синод не даст на новую обитель...

       Радостное чувство, охватившее митрополита посреди березовой рощи под холодным моросящим дождем, оставалось с ним. То будет его обитель, даже последняя его обитель. Когда почув­ствует, что слаб и немощен, попросится на покой в новый скит, с тем чтобы там же погребли и кости его... Спаси, Господи, отца наместника за счастливую мысль!.. Но как назвать скит?.. Он будет закрыт для посещения женщин. Устав можно позаимство­вать в Оптиной. Иноков будет немного, и самых ревностных в молитве... Там можно будет неспешно перебирать все дни свои, печалиться грехам и молить Всеблагаго Отца нашего о прощении... Гефсимания! Вот верное имя для скита!..

       Святославский отвлек митрополита от приятных раздумий:

       — Владыко, посланный от государя!

       — Проси!

       Филарет встал с дивана и пересел в кресло.

       Вошел высокий сияющий полковник в нарядном мундире лейб-гвардии гусарского полка.

       — Ваше высокопреосвященство! — любезно сказал он, полу­чив благословение.— Его императорское величество просил пе­редать, что желал бы вашего участия в освящении Триумфальных ворот завтра и просил назначить время.

       — Слышу,— кратко ответил митрополит.

       Полковник выжидательно посмотрел на сухонького монаха в простой суконной рясе, чей сан указывала лишь сверкающая брил­лиантовым блеском панагия, но тот будто не собирался ничего больше говорить, а не менее любезно смотрел на гусара.

       — Ваше высокопреосвященство,— с запинкою заговорил пол­ковник, не привыкший к неясностям как по своему положению императорского флигель-адъютанта, так и по самому красивому и самому дорогому в денежном отношении военному мундиру.— Может быть, вы недослышали?.. Его величеству благоугодно, что­бы ваше высокопреосвященство сами изволили завтра быть на освящении ворот...

       — Слышу,— тем же ясным голосом повторил митрополит.

       — Что прикажете доложить государю императору? — повысил голос гусар.

       — А что слышали, то и передайте.

       Флигель-адъютант потоптался и, звеня шпорами, вышел, задев саблей и широким плечом притолоку. Он недоумевал и подозревал непочтение к высочайшей воле.

       Вчера, когда остались вдвоем в митрополичьих покоях, Фи­ларет поделился своей тревогой: