Век Филарета

       Владыка никак не мог принять явную склонность философа к католицизму, однако ему близки оставались мистические мо­тивы в богословских построениях Чаадаева. «Иные относили ве­ликие сказания Апокалипсиса к определенным временам,— как-то рассуждал Чаадаев,— толкование смешное или, лучше сказать, бестолковое! Мысль Апокалипсиса есть беспредельный урок, при­меняющийся к каждой минуте вечного бытия, ко всему, что про­исходит около нас...» Столь живое восприятие Писания, увы, встречалось нечасто в дворянской, да и духовной среде. «Есть только один способ быть христианином, это — быть им в полне», — ­сказал Петр Яковлевич как-то в Английском клубе. Разделял мит­рополит и мысль относительно уклонения западной Церкви в социальную область, в то время как Православная Церковь все более живет в области духа.

       Княгиня Софья Сергеевна Мещерская до сих пор с холодком относилась к

митрополиту Филарету, не желая простить ему будто бы «участия в устранении» владыки Иннокентия Смирнова в Пензу. С Чаадаевым у нее было давнее приятельство. Владыке показали одно из писем философа, адресованное княгине и по­священное значению Священного Писания, теме, неизменно за­нимавшей Филарета. «Да, Библия есть драгоценнейшее сокровище человечества,— писал Чаадаев.— Она — источник всякой мораль­ной истины; она пролила на мир потоки света, она утвердила человеческий разум и обосновала общество... но остережемся, как бы нам не впасть в идолопоклонство букве... Никогда Боже­ственное Слово не могло быть заточено между двумя досками какой-либо книги; весь мир не столь обширен, чтобы объять его; оно живет в беспредельных областях духа, оно содержится в не­изреченном таинстве Евхаристии, на непреходящем памятнике креста оно начертало свои мощные глаголы». Право, по глубине мысли и воодушевленному красноречию это не уступало сочи­нениям епископа Иннокентия Борисова, считавшегося первым российским проповедником.

       Князь Сергей Михайлович Голицын с улыбкою рассказывал, что в Петербурге все посмеиваются над укоренившимся в Москве обычаем петь «олилюй» и «Господи помилюй».

       — ...Я им отвечал словами нашего владыки: как бы ни пели, лишь бы от души.

       — Ваше высокопреосвященство,— подчеркнуто почтительно обратился к митрополиту Дмитрий Петрович Горихвостов,— слы­шал, что вас можно поздравить с появлением внучатого племян­ника!

       — Откуда же вы слышали? — недовольно насупил брови Филарет. Он не любил публичного обсуждения своей личной жизни.

Впрочем, нынешнее событие воистину порадовало его.— У пле­мянника моего Александра, год назад принявшего сан иерея, родился сын.

       — Как же назвали малютку? — оживились дамы.

       — Филаретом,— не сдержав довольной улыбки, ответил мит­рополит.

       Разговор в гостиной перебрасывался с темы на тему, пока владыка не предложил пройти в столовую. Гости заняли места на стульях вокруг круглого стола, не считаясь чинами, но помня о них. Тихо и благоговейно прочитал владыка «Отче наш» и бла­гословил трапезу.

       Чего только не было на столе! День выдался скоромный, и потому рядом с грибами, семгою и осетриною лежали рябчики, паштеты из гусиной печенки, к бульону подали маленькие, на один укус слоеные пирожки с мясною начинкою, после рыбы подали телятину с цветной капустой. На столе возвышались бу­тылки с французскими и рейнскими винами и старинные штофы с настойками. Стоящие в вазах цветы наполняли столовую при­ятным ароматом.

       Виновник торжества лишь на несколько минут присел к столу, выпил рюмку мадеры, настоянной на горьких травах, съел немного икры да пирожок и, поднявшись, обходил стол, радушно потчуя гостей.

       Разговор не был общим. На одном конце стола Андрей Ни­колаевич Муравьев рассказывал о своих встречах с антиохийским патриархом, по соседству дамы с жадностью слушали подробности несчастного происшествия с поэтом Пушкиным, жена которого симпатизировала красавцу Дантесу, что и послужило причиною роковой дуэли; добрая старушка Елизавета Сергеевна Наумова ободряла свою знакомую Герард, переживавшую за дочерей. Го­рихвостов излагал своему соседу, викарному епископу Виталию, подробности об устройстве им богадельни для вдов духовного знания. Татьяна Борисовна Потемкина рассказывала, как скоро идет восстановление Зимнего дворца после сильнейшего пожара.

       —  Вы ведь были в то время в столице, ваше высокопреосвя­щенство?

       — Случилось быть, — с готовностью поддержал разговор вла­дыка,— Вечером семнадцатого декабря приехали. Едва живой был от сильной стужи, и всю-то ночь не давал мне успокоиться не­утихающий пожар во дворце... И что примечательно, замечали вы, что почти в одно время случилось три страшных пожара, разрушившие у трех народов то, что каждому было больше лю­безно: в Петербурге — царский дворец, в Лондоне — биржу, в Париже — театр.

       После обеда перешли в гостиную, куда подали кофе. Владыка пил его с «миндалем», как называл он миндальное молоко.

       — Владыко, — воспользовавшись минутой, спросил Михаил Михайлович Евреинов, — церковь недавно прославила святителя Митрофания Воронежского, а что вы думаете о его времени, о петровской реформе?