Век Филарета

       В 1836 году в Святейшем Синоде воцарился граф Протасов. Отличный танцор (за что его особенно любила императрица Алек­сандра Федоровна), воспитанник иезуитов, не получивший ни­какого образования, гордый и честолюбивый, он происходил из знатной фамилии и имел некоторое значение при дворе по своим матери и теще, бывших статс-дамами. Поначалу его приход на место Нечаева был воспринят духовными с радостью, ибо Нечаев распоясывался чем дальше, тем больше, вызывающе пренебрегал мнениями членов Синода и говаривал: «Я покажу этим калугерам, что такое обер-прокурор!» Протасов виделся номинальным гла­вою, при котором управлять всем будут архиереи. Но не тут-то было.

       Весь Петербург облетели слова новоназначенного обер-про­курора Святейшего Синода, сказанные знакомому:

       — Поздравь меня! Я — министр, я — архиерей, я — черт знает что!

       В несколько месяцев Протасов успел уничтожить Комиссию духовных училищ, заменив ее учебным управлением, где архие­реям места не было, взял в свои руки всю финансовую часть, увеличил количество чиновников и учредил пост директора си­нодальной канцелярии, контролировавшего всё дела и доклады­вавшего лично графу. Члены Синода оказались не у дел: ни вы­слушать нечего, ни приказать некому. Не стесняясь ни законов, ни церковных правил, Протасов быстро стал полновластным хо­зяином в Синоде, и все ощутили его тяжелую руку и крутой нрав.

       Чиновники не смели высказаться в поддержку какого-нибудь епископа вопреки мнению графа, после того как за такие действия двое были уволены со службы с лишением права на выслугу лет. Страх и трепет объяли всех.

       Архиереи шли к нему на прием, как на муку, снося и окрики, и невежественные поучения, и присловье, высказываемое без вся­кого стеснения: «Пусть-ка сунутся на меня жаловаться! Я им клобуки-то намну!»

       И вновь лишь московский митрополит смел проявить досто­инство. Когда при первом своем посещении Синода Протасов в гусарском мундире, гремя саблей, в присутственном зале с ходу сел рядом с архиереями, Филарет тихим голосом осведомился:

       — Давно ли, ваше сиятельство, получили хиротонию?

       — А? — недоуменно уставился на него граф.

       — Давно ли посвящены в священный сан?.. За этим столом сидят члены Синода.

       — Где ж мое место? — недовольно спросил Протасов и уселся наконец за обер-прокурорский стол.

       Не мог стерпеть Филарет увода духовных училищ из-под цер­ковного управления. Не раз и не два спорил он с графом и смог отстоять хотя некоторый контроль Синода над учебным управлением.

       В своем кабинете Протасов попробовал говорить с московским владыкою по-гусарски, но Филарет кротко прервал его:

       —  Нет нужды, ваше сиятельство, так кричать. Я прекрасно слышу.

       Обоим было ясно, что вместе работать они не смогут...

       Вечером еще было светло. Чай пили при распахнутых окнах, в которые доносились запахи отцветающих пионов и жасмина. Владыка, по обыкновению, пил три чашки: первую с лимоном, вторую с вином, третью с вареньем.

       Подошедшая Новосильцева попросила:

       — Благословите, владыко святый, совершить путешествие в лавру! Хочу там вашу проповедь услышать. Нашего смиренного праведника!

       Филарет сдвинул брови и пожевал губами. Не хотелось ему омрачать праздник, но и смолчать негоже.

       — Екатерина Владимировна! Опять в речи вашей слышу вы­ражения, кои не могу оставить без замечания. Слово Божие го­ворит: люди, блажащие вас, льстят вам. Когда грешника назовут праведником, то стези ног его возмущаются. Оставьте имя пра­ведника Тому, Кому оно существенно принадлежит. О ближнем же, когда желаете добра, скажите просто: спаси, Господи, и по­милуй раба Твоего!.. Настоятельно прошу, не украшайте моей ничтожности высокими названиями. Немало слышу обыкновен­ных названий, коих недостоин, но то уж утверждено обычаем...

       Новосильцева смутилась и покраснела от выговора, произнесенного, впрочем, тоном мягкими ласковым. Сидевшие рядом гости, все люди свои, отвели глаза. У многих возникло удивление, насколько же щепетилен владыка в следовании заповедям Господним.

       Горихвостов, хотевший тихонько рассказать ходившие по Москве слухи, осекся. А рассказывали то о чудесном исцелении владыкой дочери одного диакона, безнадежно больной и выздо­ровевшей после его молитвы, то о некоем мужике, чудесно спа­сенном в страшную пургу неким стариком странником, коего после узнал он в московском святителе... Дмитрия Петровича никак нельзя было счесть чувствительным фантазером, однако, при всем своем скептицизме и недоверчивости, он склонен был согласиться с восторженными московскими барынями в том, что их митрополит — не простой...

       — И еще, дорогая дщерь моя,— понизив голос, сказал Фила­рет,— для преподобнаго Сергия путешествовать в лавру можете когда угодно, а для меня не должно делать ни одного лишнего шага. Простите великодушно, ибо без гнева говорю сие.

       Генерал-губернатор начинал клевать носом и наконец откла­нялся. Вслед за ним собрались и дамы. Получив благословение владыки, Нарышкина и чуть сконфуженная Новосильцева не от­ходили от дивана и медлили чего-то.