Век Филарета

       — Петр переломал многое своею дубиною,— задумчиво отве­тил Филарет,— но можно было бы еще исправить. Можно!.. Более всего зла наделала Екатерина. Ударили по монастырям, разграбили церковное имущество... а Вольтер и Дидро сие поощряли. Укло­нение же от твердыни веры заразительно, ибо злу дай только щелку...

       Однако о екатеринском времени всякий нашел, что сказать и доброго. Ветшавшие обломки аристократии, доживавшие свой век в Москве, они при матушке Екатерине блистали, кто ярче, кто глуше,— мужчины в военной службе, дипломатии, управле­нии, дамы на балах и в салонах, но все были молоды тогда, полны сил и преисполнены ожиданиями и надеждами... от ко­торых теперь ничего не осталось.

       Нарышкина заговорила о покойном Александре Павловиче, о том, как переменился он в последние свои годы, стал степеннее, скромнее, благочестивее и жить стал чисто (разумелось, без любовных приключений).

       — А сколько слухов поднялось при его кончине, помните? — заговорила Хитрово,— Будто в шлюпке уплыл за море, будто какие-то изверги его убили и тело изрезали, а то — будто опоили государя какими-то напитками, от коих он и захворал... Пред-

ставьте, граф Строганов передал мне перед отъездом из Петербурга слух, который ходит по Сибири. Объявился некий старец нео­быкновенно симпатичной наружности и, что самое странное, с изящными манерами, умением говорить... в общем, видно бла­городное происхождение! Имя его — Феодор Кузьмич. И слух, безусловно ложный, бродит в народе, будто старец сей — покой­ный государь!

       Елизавета Михайловна сделала паузу, ожидая взрыва эмоций, но молчание было ей ответом. В этом кружке был принят строгий тон в отношении царствующего государя и его покойного брата. Неловкость тут же исправила Екатерина Михайловна Герард:

       — Следует отдать должное государю Александру Павловичу в том, как он умел разбираться в людях. Помните отца Фотия?.. Взлетел было на мгновение высоко, но государь его осадил. Сестра моя Анна по-прежнему покровительствует ему, но Фотий чудит все больше. Рассказывают, он крошит хлеб в хрустальную кружку, накладывает туда хрену, наливает доверху водой и, посоливши, ест, рукою вынимая кусочки. Я все думаю, отчего не в глиняную кружку?.. Одевается роскошно, ходит в шелках и бобрах, но работает с братией в саду как простой послушник, с топором и лопатою. Юродствует, что ли?..

       Разговор о Фотии был неприятен хозяину. Обозленный юрь­евский настоятель по-прежнему поносил святителя Филарета, обвиняя его и в поддержке всех тайных и явных врагов веры и церкви, и в гонении тех, кто для церкви был полезен, и в честолюбии, и в преследовании его самого.

       И тот же Фотий, год назад посетив Москву в сопровождении графини Анны Алексеевны, был принят в лавре с почетом и уважением, а владыкой Филаретом мирно и любовно. Пораженный до глубины души, он написал с дороги: «...ты принял меня, как ангел Господень и сам Господь, я недостоин милостей таких, какие видел я. Господа ради прости, ежели слово гнилое какое изошло из уст моих. Прости Бога ради и в том, что

скоро я не мог тебя благодарить за милости и Божие благословение и любовь».

       И не мог радоваться московский митрополит неприятностям, случившимся с Фотием, по-своему, но ревностно служившим Господу. Из письма обер-прокурора Нечаева он знал, что государь Николай Павлович в один из проездов по Новгородской губернии вдруг без предупреждения свернул в Юрьевский монастырь. Нашедши там большой порядок и чистоту, он в сопровождении архимандрита прошел в большой собор, где приказал отслужить короткую ектинию с многолетием. Архимандрит распорядился, но сам не служил, а оставался подле государя, к крайнему неудовольствию последнего, отметившего, что одет Фотий был в фиолетовую бархатную рясу вместо черной. Даже крест к импе­ратору вынес другой иеромонах. Николай Павлович смолчал, но, когда при выходе из монастыря отец Фотий, осенив царя крестным знамением, протянул ему руку к целованию (вопреки существу­ющему обыкновению для царской фамилии), терпение лопнуло. Не попрощавшись, государь пошел к карете, а наутро обер-про­курору пришло высочайшее повеление: довести до сведения всех митрополитов запрет на ношение монашествующими цветных ряс, кроме одних архиереев, а архимандриту Юрьевского прибыть в Невский монастырь, дабы под наблюдением митрополита учился всем принятым обрядам у архимандрита Палладия... Спаси его, Господи. Все мы люди, все человеки...

       Гости теперь обсуждали недавно вышедшую книгу Муравьева о святых местах России. Андрей Николаевич был сделан чинов­ником за обер-прокурорским столом в Синоде при содействии владыки Филарета и стал там его ревностным помощником. По­мощь и поддержка оказались нелишними.