Век Филарета

       Не менее душевных сил владыка тратил на издание жития преподобного Серафима. После кончины Саровского старца в 1833 году прояснилось все неясное и сомнительное в его жизни и учении, митрополит убедился, что преподобный Серафим дей­ствительно был великим подвижником. «Прекрасен совет о. Се­рафима — не бранить порок, а только показывать его срам и последствия. Молитвы старца да помогут нам научиться испол­нению»,— писал он отцу Антонию. Побуждаемый троицким на­местником, владыка начал хлопоты об издании жития.

       Увы, в Святейшем Синоде в самый год кончины преподобного дело не встретило сочувствия. Митрополит Серафим выразил не­доверие к заявленным чудесным явлениям и исцелениям, а к обер-прокурору Филарет и не обращался. Впрочем, снисходя к горячности московского владыки, Серафим предложил издать жи­тие, но исключив из него сведения о чудесах аки сомнительных и недостоверных. На такое святотатство Филарет согласиться не мог. По возвращении из Петербурга он вернул рукопись отцу Антонию и посоветовал немного обождать, а пока делать списки с жития и распространять его таким образом.

       Спустя год отец Антоний по совету владыки предпринял еще одно обращение в

Синод, как бы от себя, но вновь было отказано. Митрополит Серафим все так же недоумевал по поводу чудесных явлений, а не менее ветхий митрополит Иона указал, что были и опровержения чудес преподобного, но о них преосвященный и отец архимандрит почему-то не говорят. Чувствовалось, однако, что, не будь здесь имени Филарета, дело пошло бы скорее.

       Служебные хлопоты нисколько не ослабили внимания отца Антония к своей внутренней жизни. Не раз и не два он отмечал странные взгляды иных иноков, пока не осенило: они его боятся! В тишине кельи стал перебирать в памяти прошедший день и вдруг понял на десятом году своего наместничества, сколь часто он гневался и выговаривал без особенной нужды, а лишь из-за внутреннего раздражения, коего не

сознавал... Грешен, помилуй меня, Господи!.. А сколь часто бывал самодоволен, принимая похвалы гостей лавры, помилуй меня, Господи!.. В странствиях своих по святым местам отец Антоний как-то услышал фразу, засевшую в памяти. Какой-то серенький монашек сказал: «Сми­ренно носим мы одежды черные, лишь бы душа оставалась бе­лою»,— а у него самого?

       Наместник встал с узкого ложа и прошел в кабинет. Зажег свечу, достал лист бумаги. Одному человеку он мог излить свою душу, все сомнения, терзания и грехи. Он написал владыке Фи­ларету письмо с просьбою об увольнении от всяких дел управ­ления, коими тяготится и кои смущают его душу.

       Ответ пришел скоро, 3 февраля. «Желание ваше удалиться принесло мне такой помысл печали, который неохотно разреша­ется в разсуждении и слове. Можете догадаться, что мне нелегко вас отпускать: во-первых, потому, что, по благости Божией, вижу вас весьма полезным для обители, во-вторых, потому, что, имея к вам полную доверенность и веря вашей доверенности ко мне, нахожу и сем по управлению много облегчения и успокоения. Кроме сего, душа моя находит благо в общении с вашею. Вспом­ните, что вы просили моей дружбы, тогда как я уже имел ее к вам, и просьбу вашу принял как залог и обещание с вашей стороны искренняго со мною общения. При внезапном теперь намерении вашем оставить меня и лишить вашей помощи не могу я роптать, и намерение ваше уважая и мое недостоинство признавая, но не могу не чувствовать глубокой печали... Дни лукавы. Делателей мало. Во время брани как не удерживать воинов на местах, тре­бующих защищения и охранения?»

       И отец Антоний остался.

       Еще два года прошло. На Пречистенке встали стены нового храма, а синодальные члены соблаговолили послать Житие пре­подобного Серафима преосвященному подольскому Кириллу. Вла­дыка Кирилл не усомнился в справедливости всего изложенного в житии и счел его полезным к напечатанию.

Так на радость любителей благочестия в 1841 году вышло в свет Житие преподобного Серафима. Радовался и владыка Фи­ларет, не подозревая, чем занят был в те же годы граф Протасов.

       Oбеp-прокурор Святейшего Синода служил не за страх, а за совесть, не только входя во все детали церковных дел, подобно своему предшественнику, но и намечая новые горизонты для Православной Церкви, главой коей он считал государя императора и себя. За исполнение обдуманных планов граф принимался летом, когда вечные его оппоненты, оба Филарета — Дроздов и Амфи­театров, ставший в 1837 году киевским митрополитом,— отбывали в свои епархии. Будучи неглупым человеком, граф понимал, сколь опасна для него полная безграмотность в богословии, литургике и истории Церкви. Надо было найти нужного человека.

       Из представлявшихся в Синод конспектов богословских наук Протасову приглянулась