Век Филарета

работа ректора вятской семинарии ар­химандрита Никодима Казанцева. Граф послал ее для рецензии московскому митрополиту и получил положительный отзыв, в котором митрополит заключал: в конспекте есть «зерно мысли, а не одно перечисление заглавий». Прочитав отзыв, граф Николай Александрович усмехнулся. Ему показалось забавным, что Фи­ларет невольно сам выбрал орудие собственного умаления.

       В июле 1838 года архимандрит Никодим прибыл в Петербург. Оставив узел с вещами в лавре, он взял извозчика и отправился в Синод, где был ласково принят оберпрокурором.

       — Мы вас позвали на работу, ваше высокопреподобие,— твер­до, но и доверительно начал Протасов.— Прошу потрудиться. Ваш конспект отличный. Он доказал, что вы с талантами. Нам такие люди нужны! Конспект ваш будет напечатан, вас ожидает докторство богословия и... многое другое, но — прошу знать меня, и еще никого. Мы вам дадим все. Не бойтесь никого, ниже ваших архиереев, как называл их мой предшественник — «мои старич­ки». Вам старички не страшны, я — ваш заступник. Храните в тайне все, что будет поручено вам... а поручено будет немало. Отправляйтесь теперь к директору департамента просвещения Сербиновичу, он вас ждет, а завтра прошу ко мне в это же время.

       Озадаченный отец Никодим отправился к Сербиновичу, от коего и узнал, что ему поручается написание новых уставов ду­ховных училищ и семинарий, но это пока, а в дальнейшем го­товится пересмотр и программ обучения.

       Ночь архимандрит провел без покоя, терзаемый сомнениями и опасениями, облегчить тяжесть коих никто не мог. Монашеский долг обязывал его повиноваться власти и добросовестно исполнять порученное дело. Гордость и честолюбие, обнаружившиеся в по­тайном уголке сердца, взыграли в предвидении блестящей цер­ковной карьеры — архиерейское облачение можно было заказы­вать хоть завтра. Но дух православного монашества, смиренное преклонение лишь перед Царем Небесным подняло его над морем житейской суеты и подсказало нужное поведение.

       На следующее утро граф Протасов встретил отца Никодима столь же радушно, но держался более официально.

       — ...Ваше богословие очень выспренное. Ваши проповеди вы­соки. Мы вас не понимаем. У вас нет народного языка. Даже практическое богослужение вам неизвестно...

       Граф не ждал ответов на свои риторические вопросы, и отец Никодим, поначалу пытавшийся возражать, осел в кресле. Несмотря на крайности выражения, во многом обер-прокурор был прав.

       —  Наконец, вы избрали для себя какой-то свой язык, подобно медикам или математикам. Без толкования вас и не поймешь. А вы говорите с нами языком, нам понятным. Научайте Закону Божию так, чтобы вас понимал с первого раза последний ла­потный мужик... Вот к чему следует вести духовное обучение. Помните, отче, семинария — не академия. Из академии идут профессоры, им много знать нужно, и пусть их знают. Из се­минарий поступают в священники по селам. Таким надобно знать практические духовные вещи и практические сельские вещи, знать сельский быт и уметь быть полезными мужику во всех делах житейских. Так на что же такая огромная богословия сельскому священнику?

       Протасов потряс над столом толстой книгой, в которой отец Никодим узнал семинарский учебник. Граф пренебрежительно отбросил книгу на край стола и продолжил;

       — К чему нужно ему философия, наука вольномыслия, вздора и фанфаронства? На что ему тригонометрия, дифференциалы, интегралы? Пусть лучше хорошенько затвердит катехизис, цер­ковный устав, нотное пение. Пусть поучает в верности государю. И довольно! Все обучение надобно упростить! «Доброе неведение лучше худого знания»,— с удовольствием процитировал Протасов Иоанна Златоуста.— А высокие науки могут

остаться в академиях, пусть ими тешатся Филареты...

       Грустным вышел из Синода отец Никодим. Затевалось сквер­ное дело, все последствия коего трудно было предвидеть. В обер-прокурорском кабинете у него на языке вертелся вопрос: да полно, наше сиятельство, веруете ли вы во Христа Спасителя, в то, что пришел на землю нашего ради спасения?.. Но не подобало про­винциальному монаху задавать столь дерзкие вопросы главе Свя­тейшего Синода. Откажись он, граф нашел бы другого, быть мо­жет, более послушного... Пока же следует побороться за истинно верное духовное образование.

       Июль, август и сентябрь ушли у отца Никодима на бесконечное переписывание и обговаривание многочисленных статей уставов духовных училищ и семинарий. С Сербиновичем вести дело ока­залось труднее, чем с графом. Тот прямо ломил свое, а хитрый иезуит обволакивал новизну в оболочку пышных слов, за которой опасность не сразу и была видна.

       В праздник Воздвижения Креста Господня архимандрита вы­знал обер-прокурор.

       — Его императорское величество, государь наш Николай Пав­лович, как христианнейший правитель, печется о Церкви, об ее единстве. Почему и борется с таким злом, как раскол. Расколь­ники — враги государства!.. Но странно получается, мы их высылаем, мы стесняем их возможности по распространению лже­учений, боремся с этим злом — а митрополит московский их поощряет! Да-с!..