Век Филарета

       Отец Никодим, привыкший к манере разговора обер-проку­рора, слушал молча.

       — Изволите видеть, ваше высокопреподобие.— Протасов под­нял над столом журнал большого формата.— В «Христианских чтениях» публикуется слово, произнесенное Филаретом при заложении на единоверческом — то есть раскольническом! — клад­бище — храма Всех Святых... Кстати, откуда это единоверие пошло?

       — Ваше высокопревосходительство, начало сему движению, как отрыву раскольников от их уклонения в вере, положил по­койный митрополит московский Платон,— с некоторою горяч­ностью начал объяснение отец Никодим.— Он говорил примерно так: если вера о Святой Троице есть непорочна, то какими бы пальцами ее ни изображать, нет беды спасению. Владыко Платон пытался возвратить заблудших в лоно Православной Церкви, для чего и предложил промежуточную меру — единоверие, сближение на основе, в которой у нас нет противоречий.

       — Мудрено...— скептически сказал Протасов.— А Филарет еще хлеще выражается — да вы сами почитайте!

       Отец Никодим взял журнал и увидел очеркнутое красными чернилами место: «Не имеем ли мы твердых оснований вашего единения в вере?.. Не единую ли крестную смерть и живоносное воскресение Иисуса Христа полагаем в основание нашей веры и нашего спасения?.. Знаю, братия святаго храма сего, что едино­верие ваше не для всех кажется ясным, но... где есть единый дух веры и единение духа в любви... там некоторое случайное раз­нообразие в обрядах не есть разделение...»

       — Помню сие слово, ваше высокопревосходительство. Не вижу оснований для сомнений ваших.

       — Как же! Как же, а вот — о «случайном разнообразии»! Это не ересь?

       Отец Никодим не смог сдержать улыбки.

       — Уверяю вас, нет! И поверьте, что иначе духовная цензура не пропустила бы сие слово в печать!

       — Н-да?.. Благодарю вас, ваше высокопреподобие. Продви­гаются ли уставы у вас?

       — Тружусь по мере сил,— спокойно ответил архимандрит.

       — Ну, ступайте... пока.

       Протасов не давал себе труда разбираться в тонкостях исповедания православной веры и объяснения отца Никодима от­бросил как «пустословие». Московский митрополит виделся ему в некотором роде подчиненным, и граф, подавляя в себе невольное уважение

к Филарету, твердо вознамерился поставить его на долж­ное место...

       В душе отца Никодима нарастал протест против дела, в ко­тором он участвовал. Как ни привык он сдерживаться, а чувство недовольства прорывалось, и Сербинович особенно пытливо стал посматривать на него.

       В лавре отец Никодим постоянно ощущал свою вину. Мало того что он действовал без благословения, он готовил бомбу, которая должна была взорвать все духовное образование... Долгие молитвы не утешали его, и, если бы не приказ о тайне, он бы давно бросился в ноги лаврскому духовнику отцу Мелхиседеку.

       В начале октября в лаврской трапезной он увидел знакомого еще по семинарии инока, который собирался в Москву. С ним отец Никодим переслал письмо владыке Филарету, подробнейшим образом рассказав о проекте обер-прокурора.

       От ошеломительного известия Никодима владыка испытал бессильные гнев и досаду. Он не мог что-либо изменить. Дело велось в обход Синода, и высказать свое мнение официально не было основания. Оставалось ждать и надеяться на лучшее.

       Все же беспокойное сердце побудило его написать митропо­литу Серафиму в надежде добраться до государя. Владыка не учел, что престарелый петербургский митрополит может проговориться графу Протасову. Так было раскрыто изменничество отца Никодима. Граф не отправил дерзкого монаха в его Вятку. Он решил посрамить врага зрелищем своей полной победы. От дел его, разумеется, отстранили, заменив (по совету ставшего влиятельным отца Василия Бажанова) архимандритом Афанасием из принципиальной Одессы.

       22 февраля 1839 года государь утвердил доклад обер-прокурора Синода о новом устройстве учебных учреждений православного духовного ведомства и пересмотре учебников, используемых в них. В семинарский курс ввели естественную историю, геодезию, сельское хозяйство, медицину. Исключена была история фило­софии, объем философии и догматического богословия существенно уменьшен.

       — Верно, граф, верно! — сказал Николай Павлович.— Мне нужны не умные, а послушные!

       Николай Павлович знал о возражениях московского митро­полита, но считал умалением своего достоинства принимать все его мнения. Филарет обладал неприятным качеством: удивительно неделикатно и подчас дерзко он отстаивал внутреннюю незави­симость Церкви. В прошлом году именно по его настоянию Синод отказал наследнику престола в праве присутствовать в Синоде. А чем Синод лучше Сената?.. В докладе Протасова вскользь было упомянуто о проповеди Филарета 7 октября, в коей митрополит утверждал, что храм Божий славен не тогда, когда исполнен среб­ром и златом — будто порицая недавно вышедшее высочайшее повеление о дополнительных ассигнованиях на храм Христа Спа­сителя... Император на это ничего не сказал, но запомнил.