Век Филарета

    Служба совершалась с обычным благолепием в одном из тес­ных приделов собора, и, в свой черед, после Херувимской песни отец Леонид отдал воздух, отдавая вместе с ним и свое диаконство, и преклонил в алтаре перед престолом уже не одно, а оба колена. Возложив руки на склоненную голову посвящаемого, владыка тихим голосом произнес лишь:

   — Во пресвитера!

На отца Леонида надели епитрахиль, блестящую серебряным шитьем фелонь, и кто-то подсказал шепотом:

    — Целуй омофор владыки и приложись к руке!

    Радостный возглас «Аксиос!» звенел в душе отца Леонида, которого целовали владыка Виталий, соборный настоятель и дру­гие сослужащие иереи. Праздничное настроение из алтаря пере­текло и в переполненный придел. Плакала мать нового иерея, иные его родственники вытирали украдкой глаза, а любопытные старухи богомолки выспрашивали имя нового батюшки.

    По окончании службы Филарет велел отцу Леониду ехать с ним. Когда шестерка лошадей, запряженных цугом, двинулась по Красной площади, молодой иерей невольно заплакал.

    — Что ты, что ты...— ласково потрепал митрополит его по плечу.— А почему так налегке, в одной рясе? Сегодня морозно.

    —  Ваше высокопреосвященство, я забыл... Мое пальто в карете у дядюшки Степана Алексеевича осталось.

    — Возьми сзади шубку,— распорядился митрополит.— Это тебе мой подарок.

    — Ваше высокопреосвященство...

    — Ладно, ладно...

    Владыка отворил правое окно кареты и высунул свою трость. Тотчас карста стала, и слуга подскочил к окну.

    — К матушке! — сказал митрополит.

    Через Охотный ряд они выехали к Лубянской площади, про­ехали Лубянку, Сретенку. Владыка левой рукою опирался на трость, а правою раздавал благословение прохожим, поворачиваясь по­очередно к левому и правому окну.

Отец Леонид не переставал думать о необыкновенной власти Филарета, проявляемой не в повелительном тоне, а в силе влияния на души и сердца. Слово Филарета вязало совести людские, по­коряя своей истинностью, за которой чувствовалась божественная сила. То был дар Божий, стяженный не одними учеными трудами, но более сердечным усвоением истины. Немало отец Леонид слы­шал книжных проповедей, в них и следа не было той силы, ибо говорили от головы. У Филарета же слово шло от сердца к сердцу... Слог владыки несколько устарел, но поди достигни его красоты и стройности...

    Выехав у Сухаревой башни на Садовую, карета двинулась к Самотеке, но, не доезжая прихода Николы в Драчах, повернула направо в переулок, потом тотчас налево и остановилась у ворот серенького домика в пять окон.

    —  Иди на подворье и вели подать себе чаю,— устало сказал владыка. Сам он пошел к матери, которую навещал каждый день.

   Отец Леонид полагал, что на подворье владыку ожидает отдых, но в приемной увидел просителей. Секретарь Александр Петрович Святославский обходил их, спрашивал о причине посещения.

    Возвращение владыки обозначилось наступлением тишины. В приемной стихли разговоры, во дворе прекратилось переруги­вание пильщиков, готовивших дрова на зиму.

    — Святославский...— донесся тихий голос от входных дверей.— Подай нищим.

Владыка не носил с собою денег, да и вообще своих денег не считал и до них не касался, оставляя эти дела эконому лавры и секретарю. Александр Петрович за два десятилетия уже по одной интонации владыки понимал, как следует поступить. Нищим он подавал по гривенничку, пятиалтынничку. Говорил владыка с сожалением: «Святославский, бедные дожидаются»,— и секретарь подавал просителям по рублю, по три рублика. Когда же владыка тоном ниже и более тихим голосом произносил: «Святославский, помоги», сие означало обстоятельства чрезвычайные, и секретарь доставал и сотню, и три сотни.

За годы служения секретарь научился отлично разбираться, кого и когда следует пускать к

митрополиту. В этот раз он первыми пустил погорельцев — священника, дьячка и пономаря.

— Вижу, все вижу! — прервал Филарет объяснение сельского батюшки о пожаре, от которого в полчаса сгорело все село Степашино.— Погодите!

    Он ненадолго скрылся в комнатах и вынес оттуда свою шер­стяную рясу.

    — Вот тебе, отец, ряса от меня. Я вижу, на тебе чужая... И вот вам на построение и обзаведение от меня. Из попечительства еще получите. И ступайте, ступайте, у меня дел много! — тороп­ливо добавил он, тяготясь изъявлениями благодарности, потому что всегда хотелось дать больше, чем позволяли возможности.

    Один за другим шли в кабинет духовные и миряне, оставаясь там то по нескольку минут, то более. Один высокий и худой мужик выскочил из кабинета спустя мгновение с растерянным видом, потоптался и вновь переступил порог, оставив дверь не­прикрытой.

   — Ваше высокопреосвященство! — масленым голосом заговорил он.— Да вы же трудились.

    — Я не принимаю платы за освящение храмов.— Раздражен­ный голос митрополита был хорошо слышен в приемной.

    — Да вы пересчитайте, тут тысяча рублей! — понизил голос настойчивый ктитор.

    — Вон ступай!

    Ктитор столь же резко выскочил из кабинета и прикрыл дверь. Секретарь подошел к нему и отвел в сторону.

    — Я же вас предупреждал,— с укоризною сказал Святослав­ский.

    —  Батюшка, да ведь мы со всей любовью и уважением...