Век Филарета

    Три каменных дома на главной улице, казенное присутствие с четырьмя облупившимися колоннами, старый острог, покосив­шаяся каланча, приземистый собор, избы и хибарки за плетнями, редкие деревья — пейзаж оказался уныл. Свернув направо, пу­тешественник оказался перед большой лужей, вероятно, в дожд­ливую погоду она становилась огромной. В луже лениво булты­хались несколько гусей. На них задумчиво взирал с берега свет­логоловый мальчик лет пяти.

    — Мальчик, что ты тут смотришь? — недоуменно спросил ба­рин.

    — Смотрю на гусей.

    — Что в них любопытного?

    — Они такие белые!.. И я хочу быть бел, как эти гуси.

    — Ну, ты станешь великим философом! Как зовут-то тебя?

    — Андрюшкой.

    — На тебе, Андрюшка, копеечку.

    Радостью осветилось детское личико. Мальчик зажал монету в кулаке и убежал.

Он был сыном пономаря Григория Соколова. Город был беден, приходы небогатые, но приход Андрюшиного отца был беднее прочих. Ко всему прочему, пономарь имел несчастную слабость к питию, и что в руки ему приходило, то сквозь пальцы и уплывало. Мать Андрюши Елена Семеновна летом нанималась по кресть­янам жать хлеба, а то и косить. Зимою ходила по домам здешних купцов, но те ее не жаловали, только протопопица иногда звала помыть полы, перебрать картошку и расплачивалась старыми ве­щами или той же картошкой. Часто в доме не случалось хлеба, но коли хлеб был — благочестивые родители делились им с бед­ными и нищими.

    В пять лет отец выучил Андрюшу грамоте, а тот принялся сам учить других мальчиков и тем зарабатывал себе на пропитание, иной раз и домашним хватало. Он стал ходить петь и читать в церкви вместо отца, а тот занялся крестьянской работой. И откуда что взялось — стал малый проситься отдать его в семинарию. По бедности сделать сего никак не могли. Судьба готовила сыну пономаря тот же отцовский путь, несмотря на насмешливое про­рочество доброго барина, но помог случай.

    В бумагах отца Андрей нашел греческую азбуку и потихоньку выучил греческий язык. Отец поразился, мать заплакала, решили, что с такими знаниями в десять лет парня могут взять и на ка­зенный кошт и костромскую семинарию. Назначен был день отъ­езду. Мать испекла пару коржей. Андрей раздарил приятелям свои свистульки... но отца позвали на свадьбу. Дела были забыты, по пословице, что мне соха — была бы балалайка. Отъезд отло­жили на два дня, оказалось же — на два года.

    Наконец по осени добрались Соколовы до губернского города Костромы. Андрей только рот разевал, глядя по сторонам на люд­скую толкотню возле торговых рядов, на высоченную пожарную каланчу, вознесшуюся над величественным шестиколонным портиком. По мосту перешли через широченную Волгу. В Ипатьев­ском монастыре он не

успел как следует разглядеть ни собора, ни огромной пятиярусной звонницы, ни Романовских палат. Отец с сыном поставили свечи перед образами Спасителя и Матери Божией, помолились об успехе задуманного и поспешили назад в город. Вновь миновали Большие мучные ряды, дворец генерала Борщова, а вот и семинария.

    —  Выучил ли ты сына своего чему-нибудь? — спросил стро­гий учитель невзрачного пономаря, выглядевшего много старше своих лет.

    — Я и сам ничего не знаю,— виновато ответил тот.— Вы спро­сите его самого.

    — Ну, отрок, чему ж ты выучился? — спросил сидевший во главе стола кафедральный протоиерей отец Василий Горский.

    Когда экзамен закончился, отец протоиерей покачал головой:

    — Благодарю тебя, старик. Сын твой будет человек, только молись о его здоровье... А вы,— обратился он к разновозрастным семинаристам, сидевшим за длинными столами,— вот вы сидите по три года, а мальчик Андрей Соколов только приехал, а больше всех вас знает. Учись, отрок, станешь архиереем.

    Андрей так поразился и вниманию к нему, и непривычному уважению к отцу, и в особенности последним словам доброго протопопа, что заплакал.

    Эти минуты своей жизни он запомнил навсегда. Они согревали его и придавали уверенности в будущем, потому что настоящее оставалось плохоньким. Бедность заедала.

    Не на что было купить бумаги, свечей, перьев — а без них как учиться? Бывало, товарищи днем спешат обедать, а Андрей бежит к присутственным местам, где в это время выбрасывали сор, и выбирает лоскутки бумаги, старые конверты, годные перья, а на свечу уж кто-нибудь грош давал. Так и учился. Зимой ходил в одних сапогах, без чулок, в одном кафтане, без шубы, на голове кожаный картуз.

    Когда приезжал домой на вакации, мать повторяла одно:

    — Учись, Андрюша, учись, только на нас не надейся. Какие мы с отцом тебе помощники... А не будешь учиться, готовься под красную шапку.