Век Филарета

    В солдаты не хотелось. Открывавшаяся премудрость Божиего мироздания покорила его полностью, и что по сравнению с нею значила нынешняя нищета! Он пересказывал матери предания Ветхого и Нового Завета и жалел, что нет денег на покупку Библии, читала бы сама. Впрочем, церковно-славянский текст Елена Се­меновна без помощи мужа и сына разобрать все равно не умела... И зародилась мечта у Андрея: перевести для матери Священное Писание на русский язык. Что с того, что трудно и почти не­возможно,— Господь поможет совершить сей подвиг! Всем бед­ным, всем страждущим принесет святая книга облегчение и уте­шение!.. Пока же приходилось думать о хлебе насущном.

    Всякий раз, когда собирался назад в семинарию, мать начинала хлопотать и принималась плакать, потому что нечего дать на дорогу. Схватит свой кокошник и заложит.

    — Вот тебе, Андрюша, семьдесят копеек... да еще осталась должна кринку масла..

    Соколов как пришел, так и оставался первым учеником на курсе. Семинарские успехи его сделались известны в родном Буе. И в очередной его приезд домой мать со счастливыми слезами сказала:

    — Андрюша, меня что-то уважать стали. Бедную пономарскую жену зовут в гости! Сама протопопица не знает, где меня посадить, угощает... Это все через тебя, родненький, что хорошо учишься... Тебе уж невест готовят, и хороших! Вот Елена в какую попала честь!..

    Андрей учился и зарабатывал уроками, радовался, что может обеспечить мать и отца, не особенно размышляя над будущим. К его немалому удивлению, ректор семинарии, строгий архиман­дрит Макарий, направил его учиться в Санкт-Петербургскую ду­ховную академию. Соколов поначалу испугался, но покорился воле Божией. Ректору академии архимандриту Филарету Дроздову ясноглазый костромич пришелся по сердцу старательностью в учебе, открытостью сердца и мечтой о русской Библии. Он склонил

Андрея к принятию монашества, в коем тот получил имя Афанасия.

    — С текущими делами все,— удовлетворенно сказал Николай Павлович.— Назначения есть?

    Император в повседневном зеленом сюртуке без эполет сидел за огромным столом, заваленным бумагами. Бумаги делились на две большие стопки — прочитанные и непрочитанные. Николай Павлович не изменял своему правилу каждодневно самому изучать; все приходящие доклады генерал-губернаторов, министров, Го­сударственного совета и Сената, новоназначенного начальника Ш Отделения графа Алексея Орлова, послов из европейских сто­лиц, министра почт с выписками из перлюстрированных писем, рапорты по армии, гвардейскому корпусу и по каждому из сто­личных полков. Глаза уставали, и по настоянию доктора Арендта пришлось заказать очки. Император стыдился этого признака старости и при людях никогда очков не надевал (их ношение во дворце было запрещено). Вот и сейчас он отложил перо и ма­шинально задвинул подальше в бумаги бархатный футляр.

    — Ваше  императорское  величество,— подавляя невольный вздох, продолжил доклад обер-прокурор,— прежде обязан доло­жить вам о необходимости удаления с кафедр двух архиереев.

    — Что такое? — удивленно поднял правую бровь император.

       - Владимир, архиепископ казанский и свияжский, по ста­рости и недостатку сил подал прошение об уходе на покой.

    — Каков он, этот Владимир... такой невысокий, благостный?

    — Точно так. Ранее был старателен, хотя и чрезмерно на­смешлив над слабостями людскими. С летами стал выказывать равнодушие ко всему, сквозь пальцы смотрел на беспорядки в богослужении и покрывал виновников. При нем епархия бурьяном заросла.

    — Но все же ему делает честь осознание своей слабости,— с некоторым удивлением признал император.— Давай бумагу.

    В левом верхнем углу Николай Павлович размашисто начертал: «Согласен. Николай» — и сделал красивый росчерк. Он полагал, что добился превращения церкви в послушный и полезный ин­струмент власти и внимательно следил, чтобы духовенство не обрело опасной самостоятельности.

    — Что еще? Твой Гедеон полтавский не подал прошения?

    — Изволите шутить, ваше величество,— почтительно улыб­нулся Протасов. Он оберегал полтавского архиепископа, который нравился ему своей угодливостью.— Опять Иреней иркутский.

    — Что? — Император поднял обе брови, что означало явное недовольство.