Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

Мы в полной мере ощутили на себе, что такое „коммуния“. Разбитые оконные стекла приходилось затыкать тряпками. Умыться и выкупаться было практически невозможно. Прачечные, как буржуазный институт, исчезли. Мыло полагалось по продуктовым карточкам, но никогда не выдавалось»[115].

Даже вода из Волги-реки — символа жизни для русских людей — могла стать причиной эпидемических заболеваний, особенно кишечных: брюшной тиф, дизентирия, холера и т. д. Например, существовавшая в Ярославле канализация к тому времени имела двадцатилетнюю давность. Она охватывала не все здания даже в центральной части города. Во время пожара и разрушений лета 1918 г., и без того устаревшая, работавшая на честном слове, она была значительно повреждена и требовала отдельного, основательного ремонта. Вторая половина 1918 г. в Ярославле была отмечена беспрецедентными запустением городского хозяйства и одичанием городского быта. Разрушенное, выгоревшее, подверженное всем ветрам и любой непогоде, все ветшало, гнило и приходило в негодность. После разрушений июля 1918 г. город представлял собой страшную картину. «Открытые зияющие выгребные и помойные ямы с твердыми и жидкими нечистотами, количество которых, по подсчету Управления работами по восстановлению Ярославля достигает 2 000 000 ведер, является вполне реальной угрозой санитарному благополучию всего оставшегося населения. Эти ямы особенно будут опасны весной и летом, именно тем, что будут привлекать к себе разносителей заразы — мух и прочих насекомых», — говорил врач Николай Васильевич Соловьев на заседании медицинской коллегии по санитарно-эпидемиологической секции[116]. Проблемы ассенизации постоянно обсуждались на заседании медицинских коллегий санитарно-эпидемиологической секции, однако после антисоветского восстания 1918 г. город, сгоревший, израненный артобстрелами и измученный пожарами, не имел ни малейшего шанса избежать эпидемии. Сыпной тиф пришел в Ярославль в 1919 г., как к себе домой[117]. Трудности быта и проблемы ассенизации были актуальны в Ярославле, как и во многих городах, на протяжении еще нескольких лет. В 1920 г. в отчете о санитарном состоянии Ярославля говорилось: «Ассенизация и удаление отбросов не может быть налажено удовлетворительным образом уже в течение двух лет. Проект частичной канализации, представленной весною 1919 г. управлением по восстановлению

города Ярославля, не мог быть осуществлен, т. к. здравотдел не нашел в нем достаточных санитарных гарантий против загрязнения речных водоемов. Вывозная система, при наличии для всего города около 60 лошадей с общей подъемностью до 1500 ведер, едва ли в состоянии удовлетворить десятую часть наличной потребности»[118]. Помимо Ярославля чудовищная ситуация с нечистотами наблюдалась во многих городах, особенно весной, когда они буквально заливались оттаявшими нечистотами[119].

В Вятке массовому распространению тифа способствовало то, что город к весне 1919 г. был перегружен населением, канализация отсутствовала, как отмечали врачи «загрязнений, пока что замерзших, — „по горло“… непринятие городской коммуной мер к тому, чтобы эти Авгиевы стойла были очищены, приведет к катастрофическому влиянию антисанитарных условий на общественное здоровье»[120]. Вследствие нехватки лошадей городской ассенизационный обоз вывозил лишь десятую часть отбросов. В Вятке, именно в месте с высоким состоянием грунтовых вод, были отмечены заболевания тифом и дизентерией. Плотность городского населения в Вятке к лету 1918 г. была 2,5 человека на комнату, что не было пределом: к зиме 1918–1919 гг. в город хлынула масса эвакуированных уральских партийных работников, здесь же был размещен штаб Третьей армии Восточного фронта со множеством лазаретов. В марте 1919 г. минимальные нормы помещений в Вятке были сокращены до минимума и составляли от 1 до 2 квадратных саженей (4,5–9 кв. м.)[121]. Из Уфы до начала Первой мировой войны вывозилась лишь четверть нечистот. Остальное поглощалось почвой, уходило в колодцы[122]. В Оренбурге большую проблему создавало санитарное состояние водопровода — одного из старейших в России. Вода, не проходя через фильтры, теряла прозрачность, а весной приобретала цвет кофе. Неудивительно, что Оренбург переживал грандиозные холерные и тифозные эпидемии[123]. По-видимому, ужасная ситуация с загрязнением улиц сложилась повсеместно, в том числе и в Москве: по подсчетам специалистов в столице за 1918–1919 гг. на улицах скопилось около 400 тыс. тонн отходов[124].

Интересно, что проблемы ассенизации после революции настолько важны, что переходят в поэзию, что кажется очень странным: вроде бы менее лирическую тему, чем уборка нечистот, сложно себе представить. Но тем не менее ассенизация перемещается на территорию литературных баталий и в произведениях 1920-х приобретает другое значение. Ассенизация становится аллегорией революции, а именно — очистки страны от людей, «засоряющих» ее. Например, такое мы можем видеть в стихотворении «Ассенизация по-ленински».