Великая Эвольвента

Именно за одухотворением неодухотворимого и вочеловечивания нечеловеческого прослеживаются истоки иллюзорной жизни «по понятиям» там, где можно и должно жить по закону. Пустырная психология, родственная степному неприятию дисциплины («западному силлогизму», – сказал бы Чаадаев), порядка и регламента в принципе, проявляется в том, что издавна ко всякому празднику нынешняя «Русь» (теперь уже не обязательно этнически и православно «чистая») присматривается издалече и, начав его загодя, заканчивает «как Бог на душу положит». После чего, как и после ежегодного отпуска, отходит с недельку-другую. Таковое отношение к делу и времени свидетельствует об условности существования феномена государственности в сознании до сих пор не осевших племён. Общество и, тем более, государство не может жить «по понятиям», как и идти «в онучах» по историческим терниям, поскольку это противоречит самой структуре государственного устройства. Однако полукочевые понятия до сих пор живут в относительно оседлой и по-прежнему гоголевской России. С той лишь разницей, что добродушных собакевичей и незлобивых чичиковых нынче сменили «тощие коровы» олигархов, исторически никуда не девшиеся «псы» М. Булгакова и мрачные в своей грубости, хамстве, жестокости и безответственности Передоновы Ф. Сологуба. Именно эта, вооружённая собачьей духовностью и на протяжении поколений воспроизводящая саму себя опричнина, со злорадством печенегов сживая со света Грибоедова, Пушкина, Чаадаева, Лермонтова и Есенина, попирала вдохновенное творчество последующих эпох. Именно к «собачьей» напасти более всего применимы строки Николая Рубцова:

Со всех сторон нагрянули они,
Иных времён татары и монголы.
Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов в окрестностях России…

О революциях.

Если иметь в виду не умножающие кладбища знаменитые псевдорусские бунты, а Великую Французскую революцию, то, каковы бы ни были её истинные цели, – провозглашена она была всё же во имя беднейших слоёв общества. И надо помнить, что, свергая монархию в 1789 г., французский народ, как это ни покажется странным, опирался на имперские начала. А свергнуть смог потому, что в борьбе с монархией и последующей интервенцией явил свою единосущность, которая есть не что иное, как разлитое в народном теле «имперское» содержание великой нации. Потому – не унижаемый и не униженный народ, поверив в себя, явил беспримерный героизм в сентябре 1792 г., когда буржуазия в лице жирондистов «сдала Францию». Именно тогда в сердце и устах разгневанного третьего сословия огнём загорелись слова: «Отечество в опасности!». Клич этот, прозвучав в Париже, отозвался в самых глухих селениях Франции. Это было героическое время способного к героизму народа, народа, глубоко осознавшего трагедию своего Отечества. Именно по этой причине, восстав с криками: «Да здравствует нация!», он разбил интервентов – прекрасно обученные и экипированные прусские войска. Дальнейшее и вовсе походило на чудо. Необученные и необстрелянные добровольцы, отстояв Францию, уже в начале ноября вступили на территорию недавних оккупантов – Германии и Бельгии! Вне сомнений, этого никогда бы не произошло, если бы душу народа на протяжении поколений и даже веков тыкали бы в грязь, как то было в России. Потому в разгар I Мировой войны презираемые «вышестоящим» обществом переодетые в солдаты русские мужики, легко поверив агитаторам, подняли на штыки представителей не своего (потому как духовно и культурно чуждого ему) сословия. Иного и нельзя было ожидать. Униженный, оскорблённый и разуверившийся в себе народ никогда не будет предан предмету своего унижения. Более того, при первой же возможности оставит, взбунтуется или казнит его, что в России и произошло.

То же относится к национально-освободительному движению.