Великая Эвольвента

Чудовищность реалий большевистской России состояла в том, что люди умирали не с ужасом перед смертью, а с благодарностью к ней, ибо смерть приносила им освобождение от такой жизни… «Ужасно. Никогда за 1000 лет мы не были в такой степени лишены смысла»… – писал в своём дневнике Лев Тихомиров, отмечая деградацию здравого смысла в обществе. Иван Бунин, сетуя о том, что знал и о чём предупреждал Россию и остальной мир ещё Достоевский, пишет в 1919 году: «…во что можно верить теперь, когда раскрылась такая несказанная правда о человеке?».

«…Опротивел человек! Жизнь заставила так остро почувствовать, так остро и внимательно разглядеть его, его душу, его моральное тело. Что наши прежние глаза, – как мало они видели…».

Было ещё и другое: духовный и волевой вакуум за отсутствием развитого сознания заняли бесконтрольные племенные импульсы, нивелирующие всякое участие в созидании. Великая степь энергетически восторжествовала над Великой Русской равниной, обернувшись беспощадной войной против города. Новые гунны устремились стоптать в пыль ухоженное и уничтожить не своё, а значит – чужое. Видеть это было выше сил всякого мыслящего человека. Этот жёстко обозначивший себя зигзаг псевдорусской жизни и был розановским «Апокалипсисом». Отсюда боль, категоричность и отчаяние несчётных жертв «великой революции».

Но возникает вопрос: можно ли обвинять в случившихся зверствах русских?!

Ответ одназначен: нет!

Ни один народ (как биологический вид) не будет столь беспощадно презирать, ненавидеть и уничтожать самого себя, поскольку это противно человеческой и всякой живой природе! Эту «работу» за него выполнял тот самый «нерастворимый (в нём или близ него) элемент». Именно эта одичавшая в язычестве и безбожии составляющая, воплощённая в массу «варваризованных русских», и образовала из себя воинство, которое не только способно было, но и жаждало вытоптать не своё. А когда очевидно-чужого было не видать, то питающиеся хаосом «частицы» эти, ненавидя всё и зложелая всему, восстали против самих себя. Именно сокрушающая всё на своём пути стайность ставит под сомнение принадлежность её к русскому народу. Но и этот же разномастный «топот» делает трудным «точную» идентификацию его как «со стороны», так и осознания его изнутри, то есть самим народом, в общественном мнении ставшего «российским»…

Так о себе заявило мегаплеменное, сбитое, в том числе и со своих корней, варварство. И не с далёкого востока, который «далёким» давно уже перестал быть и в котором не могло быть никаких социальных движений, а гораздо ближе. Прошедший «мимо истории» полукочевой элемент, перевалив через Уральский Хребет и горы Кавказа, заполонив российские города и провинции, готовился «смыть» европейскую часть России. Нарастая в приближении к столицам, он под боком у безмятежных мегаполисов представлял из себя среду, для превращения которой во всёразрушающее «цунами» нужен был лишь мощный социальный толчок.

Можно констатировать, что к концу XIX в. создалась критическая, пёстрая по своим племенным признакам масса, которая образовала из себя волну, готовую обрушиться на всё, что было противно её племенным составляющим. «Тихо» проходившая обратная ассимиляция вступила в свою решающую стадию. Говоря коротко: «организм» степей и ущелий, не осилив цивилизационную формацию России в её многовековой культурной ипостаси, готовился смять её на её собственной территории. Ужасы Гражданской войны и голод лишь усилили эти процессы. Всё это имело место быть ввиду сначала нарушенной, а потом несостоявшейся связи народного сознания и элиты общества, единство которых прежде спасало Россию от внутренних и внешних врагов.