Великая Эвольвента

Бунт «народного тела» происходил как бы «внутри себя», исходя из психически и культурно противоположных внутренних полюсов. История в очередной раз показала: «единством противоположностей» может жить отвлечённая диалектика, но не душа народа и нации. Для надвигавшейся гражданской войны в России вовсе не нужны были «классические» социальные и политические катаклизмы, как не нужны были и экономические проблемы (их и не было), – всё это «с успехом» заменяли вековые процессы, вызревавшие на местах. Даже Ленин не нужен был (его большевистская верхушка «выписала» из заграницы, когда переворот уже стал фактом истории). Для свершения революции достаточно было сильного толчка, где-то «на дне» общества. И толчком этим вовсе не обязательно мог быть большевистский переворот…

Когда произошло неизбежное, то всколыхнулась недальняя «степная гладь». Активно нарастая на пути к столицам, она и образовала смертоносную, всё сметающую стену. Своими пустыми обещаниями большевики лишь сумели направить её в нужном для себя направлении. Результат этих стараний ошеломил их самих. Главари «октябрьского» переворота и неумолчные агитаторы, ничуть не стесняясь, вслух дивились своему успеху. Луначарский на радостях долго не верил ни делам рук большевиков, ни глазам своим, а Троцкий, справедливо указывая на никак не связанное с нуждами народа «белое движение», выразился куда как конкретно: «Если бы белогвардейцы догадались выбросить лозунг «Кулацкого царя», мы не удержались бы и двух недель»!

На кого же догадались поставить те, кого Ленин скоро определит как «ум, честь и совесть нашей эпохи»?

«Совесть эпохи» опиралась не на деревню, не на крестьянство, – писал Бунин в своих воспоминаниях, – а на подонков пролетариата, на кабацкую голь, на босяков, на всех тех, кого Ленин пленил полным разрешением «грабить награбленное» [102].

Но то – «обиженные» и «неграмотные»…

Возьмём повыше.

Не русский, а значит, не народный характер революции отмечал живший при русском дворе, швейцарец Пьер Жильяр. В своих воспоминаниях воспитатель царевича писал: «Русская революция не могла быть исключительно политической…». Если б она была русской, то «…неизбежно должна была принять религиозный характер. Падение Царской власти оставило в политическом и религиозном сознании русского народа зияющую пустоту… Царь олицетворял собою мистические запросы русского сознания. И падение в эту пустоту со всеми присущими русскому характеру крайностями было падением в анархию – в хаос. Западно-европейские формулы не подходят к России. И сама по себе революция, – заключает Жильяр, – не была действием народных масс!».

Правильно – не была!

Но была ведь держава?!.. Не имея друзей, она имела правительство, армию, флот и, наконец, спецслужбы, которые обязаны были знать всё!

О положении дел в «службах» (подчинённых тому же правительству) и не только в них достаточно ясно говорят воспоминания генерал-майора П. П. Мейера, бывшего Градоначальником города Ростова-на-Дону до 6 марта 1917 г.