Великая Эвольвента

Подобно первому затянувшись надолго, оно было далеко от христианского увещевания «заблудших». И здесь доверимся Ф. Мельникову: «Правительство беспощадно преследовало людей старой веры: повсюду пылали срубы и костры, сжигались сотнями и тысячами невинные жертвы – измученные христиане, вырезали людям старой веры языки за проповедь и просто исповедание этой веры, рубили им головы, ломали рёбра клещами, закапывали живыми в землю по шею, колесовали, четвертовали, выматывали жилы… Тюрьмы, ссыльные монастыри, подземелья и другие каторжные места были переполнены несчастными страдальцами за святую веру древлеправославную. Духовенство и гражданское правительство с дьявольской жестокостью истребляли своих же родных братьев – русских людей – за их верность заветам и преданиям святой Руси и Христовой Церкви. Никому не было пощады: убивали не только мужчин, но и женщин, и даже детей. Великие и многотерпеливые страдальцы – русские православные христиане – явили миру необычайную силу духа в это ужасное время гонений…Поменять веру для них было то же, что продать Христа» [53]. Поставленные вне закона, староверы вынуждены были семьями, общинами и целыми деревнями покидать своё Отечество. Противостояние народа и власти достигло чудовищного масштаба. «Бегство русских благочестивых людей началось вскоре после Собора 1667 г., который догматически установил и закрепил в применении к ним всякое насилие и гонения, самые жестокие казни и убийства, – пишет Мельников. – Особенно же усилилось бегство за границу в Софьино правление, во время Иоакимова патриаршества, когда в России не было возможности русским людям хранить свою православную веру не только в городах и селениях, но даже в лесах и пустынях». Однако и там, направляемая Синодом, их доставала карающая десница государственной власти: жилища староверов разоряли, а самих принуждали к отречению, за отказом от которого следовала смертная казнь. «Такое безвыходное положение, – продолжает автор, – принудило многих христиан того времени спасать свою святую веру и душу посредством самосожжений. Но другие находили иной выход, они бежали в соседние государства: в Польшу, Литву, Швецию, Пруссию, в Турцию, даже в Китай и Японию, где пользовались полной свободой веры, за которую их никто не преследовал. Каково было количество бежавших, можно судить по сообщению Сената уже при Петре I: по сенатским сведениям в то время русских людей находилось в побегах более 900 тысяч душ.

В отношении к общему числу тогдашнего населения России это составляло десять процентов, а в отношении к исключительно русскому населению это количество бежавших составляло гораздо больший процент. Ни поляки, ни немцы, ни татары, ни другие инородцы, ни даже евреи не бежали тогда из России, ибо их тут никто и ни за что не преследовал… Преследовались и истреблялись исключительно только русские люди – самые преданные святой Руси, соль и твердыня Русской Земли» [54].

Те, кто остался на родине, но отказался присягнуть новой церкви (около трети населения), были лишены гражданских прав; им запрещено было занимать должность даже и сельского писаря.

Эту «линию» державным скипетром неустанно проводил Синод, ко всему прочему настаивавший на том, чтобы не производить старообрядцев ни в какие военные чины. В результате в русской армии высшими офицерами могли быть кто угодно: немцы, французы, поляки, армяне, татары, турки – только одни старообрядцы, верные Отечеству столбовые русские лишены были права быть в руководстве русской армии. «Раскол, – подтверждает историк церкви Макарий, митрополит Московский, – решительно запрещён был в России, и никто ни в городах, ни в селениях не смел открыто держаться его. Потому раскольники или таили веру свою или убегали в пустыни и леса, где заводили для себя приюты. Но и там их отыскивали, жилища их разоряли, а самих приводили к духовным властям для убеждений, а в случае нераскаянности предавали гражданскому суду и часто смерти» [55].