Великая Эвольвента

На протяжении более двух столетий беспрецедентное духовное и гражданское давление «на мужика», едва не отлучив его не только от воли, но и от личности, приблизило Страну к рубежу, за которым проглядывалось историческое небытие. Отваженный от своих корней, ощущая себя не в своём отечестве, русский народ застыл в состоянии души, которую изъедала тревога и застоялая безнадёжность. Это состояние породило прежде мало свойственную строителю огромной империи вялость духа и неуверенность в себе. «Страх Божий» не по духовным упованиям, а по факту ущемлений в жизни обернулся терпимостью к беззаконию, творящемуся в гражданской ипостаси. Социальный протест, стараниями обеих властей загнанный внутрь, принял форму хронической раздражительности. Последняя, исходя духовным сором, вследствие затянувшегося исторического бессилия порождала безмерную политическую и социальную апатию. Но наибольшая опасность разрушительных свойств искусственного происхождения была в отчуждении народа от реальной жизни государства. Изолированный от дел, но по копеечному найму вынужденный участвовать в разделе и дележе природных достояний Страны, народ не мог не видеть того, что большая часть отечественной промышленности уже к концу XIX в. принадлежала иностранным «инвесторам». Фактом является то, что в начале следующего столетия под прямым или косвенным контролем иностранного капитала оказалась почти вся русская промышленность, в том числе военная! [75]

Таковое положение дел, вызывая ненависть к бюрократии, власти, государству и его державным символам, по жизни вело к отлучению народа и от нужд Отечества. Наиболее уязвимыми оказались социально наименее свободные и слабые духом. Объединённые в несвободе с обезволенными и социально обесчещенными дворовыми через прогибание перед церковной и унижение от государственной власти сотни тысяч духовно и морально сдавшихся становились носителями психотипа холопа, как показала история, не способного отстоять ни Веру, ни Царя, ни Отечество. Исключительная одарённость, практическая сметка и недюжинный ум русского народа, тяготеющего к духовной монументальности и эпической самореализации в мире, остались втуне. Черты величия, бытийно явленные в великодушии и содержащие в себе свойства цивилизаторского мессианства, ушли в песок насаждаемого Синодом «духовного самоукорения», личной (и «общей») ущербности, безлимитной духовной и социальной покорности.

Положение дел усугубляло неустанное переселение в центральную Россию мало способных к самоорганизации племён и народов из-за Уральского «камня». Число «безгосударственного элемента» полнил сопредельный исторической Руси таёжный, степной и прочий люд, включая горные племена Кавказа, испокон веков жившие вне норм социальной и общественной жизни. Между тем идеология непротивленчества способствовала созданию (сначала в русском общественном мнении, а потом и на территории всей Страны) некую лакуну, которую активно заполнял собою люд, живший лишь днём и часом. Существование этой лакуны или бреши в общественном сознании стало не только возможным, но и закономерным, поскольку человек, в синодально-православном сознании существуя как идея (то есть гипотетическая возможность посредством духовной практики трансформировать тленное существование в телесно безгрешное, ведущее к жизни вечной), вне её был ничем. И это, если можно так выразиться, в лучшем случае. В худшем человек является вместилищем грехов и пороков, во избавление от которых он должен молить Бога о прощении за само существование своё на этом свете.

Бог в израненной душе, пустая сума за спиной и сбитый посох в руке – вот всё, что «нашёл» русский крестьянин «на земли» за век Петра I и Екатерины II. Впрочем, разгул «свободы», либеральных ценностей и антиимперских настроений породил в середине XIX века глубокие противоречия во всей «белой цивилизации». Конец же столетия стал неким преддверием в век следующий, в котором человечество обожглось адским пламенем двух мировых войн.

Глава четвёртая Деформация Страны