Великая Эвольвента

«Дверь дома, от которого уцелел один только фасад, открылась. Из неё вышел вчерашний участковый комендант. И потому, что он как ни в чём не бывало вышел из дома, которого на самом деле уже нет, человек этот казался призраком. Он кивнул».

Эрих Мария Ремарк. «Время жить и время умирать»

I

Но не только «простой народ» стал жертвой «открытых дверей» для ересей, духовных призраков и идеологии пораженчества. Духовное раздвоение пустило свои метастазы в разных слоях русского общества, включая элитную его часть. До боли переживая таковое состояние души народа, но не относя его непосредственно к Расколу, В. Белинский отправляет Н. Гоголю в Зальцбрунн своё знаменитое послание. Пытаясь образумить великого писателя и спасти в нём художника, критик, словно предвидя тщетность своих усилий, – с гневом и горечью писал: «Ей (России) нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище… страны, где нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей». Именно этот тип, сложившийся при тандеме церковной и светской власти, предопределил неприкаянное историческое и хозяйственное бытие России.

Виссарион Белинский

Тип потерявшего себя народа ярко отразил Николай Некрасов в многоплановом стихотворении «Размышления у парадного подъезда» (1858).

Читаем у Некрасова: к подъезду-символу чиновной России: «По торжественным дням, /Одержимый холопским недугом, /Целый город с каким-то испугом /Подъезжает к заветным дверям». Вот и сейчас подошли к ним мужики – «деревенские русские люди», уточняет поэт. Но швейцар, «скудной лепты не взяв», не пустил просителей, которые, судя по жалкой и потрёпанной одежонке, «долгонько» брели «из каких-нибудь дальних губерний». Как же отреагировала «чернь»? А никак… Выгнанные взашей, недолго постояв, «пошли они, солнцем палимы,/ Повторяя: «суди его Бог!»,/ Разводя безнадёжно руками,/ И, покуда я видеть их мог,/ С непокрытыми шли головами…». В ходе повествования Некрасов выводит читателя за пределы «парадного подъезда» и разворачивает перед ним эпическую картину: «Выдь на Волгу: чей стон раздается / Над великою русской рекой?/ Этот стон у нас песней зовется – / То бурлаки идут бечевой!..». Дав срез социальной жизни Страны, которую пронизывает бурлацкий и каторжный стон мужика – «сеятеля и хранителя», поэт в финале своего поэтического шедевра взывает к народу:

Ты проснёшься ль, исполненный сил?
Иль, судеб повинуясь закону,
Все, что мог, ты уже совершил,
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?

Увы, зов поэта был напрасен: другой реакции, кроме этой, у морально надломленного, многажды преданного и веками угнетаемого народа, лишённого «старой» веры, присущей ему воли и личного участия в общественных делах, быть не могло. В последней строфе риторический вопрос Некрасова видится историческим, ибо «мужик» до сих пор пребывает в том же «сне»… В те же годы жёсткое презрение и ненависть к чиновно-государственной воле не приобрели ещё у народа фатальных свойств. Время чёрной тризны ещё не пришло [76]. В эпоху Некрасова гнев простого люда гнездился большей частью в душах наиболее отчаянных, о которых без обиняков писал Ф. М. Достоевский в своих «острожных письмах» к брату Михаилу: «Это народ грубый, раздражённый и озлоблённый.

Николай Некрасов

Ненависть к дворянам превосходит у них все пределы, и потому нас, дворян, встретили они враждебно и с злобною радостию о нашем горе. Они бы нас съели, если б им дали»! Лютую ненависть «мужика» к дворянам, как классу, во времена «холерного» бунта бросил в лицо карателям один из вожаков восстания. В записках полковника И. И. Панаева, в числе других (офицеров-дворян) подавлявшего бунт, рассказано, как в ответ на вопрос следствия, верит ли он, что господа нарочно отравляют воду в колодцах, тот заявил: «Что тут говорить! Для дураков – яд да холера, а нам надобно, чтоб вашего дворянского козьего племени не было!»