Великая Эвольвента

«Я говорил Витте, что у нашего государя грандиозные в голове планы: взять для России Манчжурию, идти к присоединению к России Кореи. Мечтает под свою державу взять Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы»!

И это при том, что русская армия в ту пору уступала по численности японской, а переброска войск из центральных регионов России затруднялась тем, что Сибирская магистраль на Кругобайкальском участке не была достроена. Не завершились в то время и работы по укреплению Порт-Артура. Но, как видится, неспособность правительства обустраивать и управлять государством была одной из хронических болезней царского Двора.

Любопытно, что за сорок лет до царских «мечтаний» министр внутренних дел граф Пётр Александрович Валуев, наблюдая деятельность царского Двора, 18 июня 1862 г. поверял дневнику свои страхи: «Мне приходит на мысль: не погибли ли мы окончательно? Не порешена ли судьба Российском Империи? При таком разладе управления, при таком отсутствии людей, мыслящих более или менее одинаково и действующих заодно, возможно ли предупредить распадение Отечества на части? Неужели я призван только к тому, чтобы быть у его последних содроганий…»!

Под стать хронически не способному к политическому мышлению правительству была духовная власть. Оглядываясь на синодскую Церковь, Николай Бердяев писал в 1907 г.: «Монахи, епископы, князья церкви, исторические хозяева религии – всё это слишком мирские, бытовые люди, поставленные царствами этого мира. Мы не верим, что эти люди не от мира сего, их отрицание мира есть лишь одна из хитростей этого «мира»…».

Из песни слов не выкинешь: созданная Никоном, закреплённая Петром, а в ипостаси крестьянской жизни отмеченная Некрасовым Русская Православная Церковь в критический для исторической жизни народа период не могла спасти разваливающееся государство. Не могла, поскольку являлась его частью!

Е. Трубецкой, видя выход прежде всего в духовном оздоровлении Страны и народа, в начале века убеждал русское общество в необходимости сбросить с себя вековые путы недостойного прислужничества у светской власти, вернуться к высоким заветам митрополита Филиппа, бесстрашно обличавшего правящую власть во лжи. В те же годы Клавдий Пасхалов – видный русский публицист и общественный деятель, убеждённый монархист, а по службе Действительный статский советник [78], – сумел разглядеть среди кумачёвых полотнищ 1905–1907 гг. ветхого тельца, на «рогах» которого крепились лозунги с «основными задачами» революции. Пройдёт несколько лет и Пасхалов в статье «Русский вопрос» (1913) чётко и ясно обозначит «вопрос», эхо которого до сих пор громыхает по просторам России: «Удастся ли русскому колоссу устоять на ногах или же он рухнет и, рассыпавшись на составные части, послужит образованию новых государственных организмов?».

Не удалось! Рухнув через четыре года, империя погребла под своими обломками и «новые», и «старые» реликвии Страны, оставив призрачный реликт «веры» в коммунистическое «завтра».

Несколькими годами ранее, но с большим историческим опозданием прозвучали на Государственном Совете слова правоведа и политического деятеля М. А. Стаховича: «Церковь Божию святотатственной рукой приковали вы к подножию власти суетной, земной»! «Место Господне – это дух народный. Место Господне – духовный рост народа, это свободное общение его совести с Богом» [79]. Отдадим должное Стаховичу – он называл вещи своими именами. Духовные противоречия и впрямь шли вровень с взаимным неприятием народа и, с другой стороны – «двух» высших властей. Имея духовную основу, это неприятие подчёркивала этическая несопоставимость верхних и нижних слоёв общества.

Итак, растянутая на два с половиной столетия, агония Синода наступила единовременно с падением России, основательно запутавшейся в своих хоругвях. Грянула революция, которая, по Розанову, свершилась «в два дня». Ошеломив мир, она явила гнилость всех скреп русской жизни.

Однако именно по этой причине «дело революции» было не о «двух днях»…