Великая Эвольвента

Но как же так? Были ведь среди степных «креолов» чудесные ювелиры, кузнецы и создатели не великих, но монументальных, неразлучных с пространством «каменных баб»?! Правильно, были. Да что с того, если их (полонённых или нанятых среди племён придунайских мест) колдуны съели или зверь загрыз… Это потом шаманы и прочие «лешие», переодевшись, стали частью русской культуры, которая по своей сути не особенно устраивала их. Этот-то тяжёлый и мрачный дух – прибегну к библейскому тексту – «собачьего поколения», некогда приносивший в жертву людей и животных, продолжает полосовать «лихим ножом» сиденья поездов, не чураясь и сидящих на них. Он же материализуется в искаженные от мата и перепитые до «глюков» в глазах физиономии. И он же, в пьяных рыданиях изливая «душу» перед подельниками и ничего уже не различая перед собой, увечит и «своих», и всех, кто подвернётся под его матерные и метафизические излияния. Этот же «дух» в лице большевистских идеологов на протяжении многих лет требовал человеческих жертвоприношений, коими были массовые «заклания» во имя призрачного «светлого будущего». Именно этот «дух», не найдя своего воплощения в ювелирах и первобытных скульпторах, и реализовал себя в недобрых людях, коим не суждено было стать ни певцами, ни строителями, ни народными сказителями. Он же уничтожал прежде и крушит сейчас всё, что «режет глаз», дабы свести чуждое ему к пустоте, которая существует в голом сознании. А это означает – «как в степи» или в ущельях гор. Именно среди новообращённых и «переделанных в русские» вместо строительных и жизнеутверждающих свойств заявило стремление разрушить всё до основания. А потом, после разрушения «старого мира», мыслилось «всего лишь» оскорбить их самолюбие, врезать «по стеклу», плюнуть в спину, в душу, оскорбить, унизить или хотя бы наступить «недобитым» на цивильный башмак. В. Г. Белинский в статье «Россия до Петра Великого» задаётся вопросом: каковы «хорошие свойства русского человека, отличающие его не только от иноплеменников, но и от других славянских племен, даже находящихся с ним под одним скипетром?». И отвечает: «Бодрость, смелость, находчивость, сметливость, переимчивость – на обухе рожь молотит, зерна не обронит, нуждою учится калачи есть». Но к этим прекрасным качествам критик не случайно добавляет менее очевидные достоинства: «…молодечество, разгул, удальство», которые хороши, а потому терпимы, но лишь до тех пор, пока в развитии своём не приводили к психическому состоянию, при котором «русскому человеку» – «и в горе, и в радости море поколено!» («Отечественные записки», 1841). Окончание фразы критика едва не перечёркивает (а в исторической жизни как раз перечёркивает) некоторые достоинства русского народа. Потому что помноженное на количество – так обозначает себя мировосприятие, существующее вне истории, вне культуры и вне общества. То есть то, которое базируется на разрушительных основах, совершенно отличных от строительных тенденций и органического вовлечения в эволюционное бытие.

Иван Бунин