Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

С 1902 по 1908 год мы с отцом почти не виделись; в то время мы были детьми и жили в России у дяди и тетки. Я начала регулярно видеться с отцом только после того, как вышла замуж. Отец боялся, что за те годы, что мы жили врозь, я отвыкла от него или меня настроили против него. Он осторожно беседовал со мной по душам, стараясь выяснить, не искоренили ли те ростки, что он насадил во мне, когда я была маленькой.

Всего отец провел в ссылке двенадцать лет, и, хотя никогда не выказывал раздражения, временами на него тяжело давили вынужденное бездействие и праздность. Хотя и обрел счастье в семейной жизни, он скучал по родине. Несмотря на то, что из России его изгнал император, его племянник, верность моего отца по отношению к нему была выше всяких похвал, он никогда не выражал горечи. Обычай, подкрепленный многолетней практикой, не допускал для членов российской императорской семьи неравные браки; отец понимал, какую цену ему придется заплатить за то, что он послушал свое сердце, и потому он смирился с последствиями.

Много лет спустя отец сохранял ту же внешнюю сдержанность и оставался лояльным, когда все остальные вокруг него вслух критиковали правителей России. После того как его попытки исправить положение провалились, он встретил конечную катастрофу и все, что она влекла за собой, хладнокровно и с достоинством… Но нет, я ведь приехала сюда для того, чтобы уйти от воспоминаний об ужасных последних месяцах!

Между кабинетом и большой гостиной находились короткий коридор и лестница, которая вела на второй этаж. Большой гостиной пользовались, только когда в доме были гости. Вечером по воскресеньям мачеха «принимала» с пяти до семи. Я встречала многих интересных людей, которые заходили к ней на неофициальные чайные приемы. Однажды, помню, я сидела рядом с Полем Бурже, романистом, и мы говорили о Леонардо да Винчи, чьей биографией я тогда особенно интересовалась. Поль Бурже предложил прислать мне несколько книг на эту тему. Он сдержал слово и на следующее утро прислал мне несколько очень красивых томов. Но он, очевидно, скоро пожалел о своем жесте, испугавшись, что мне нельзя доверить ценные книги, потому что в тот же вечер он попросил меня их вернуть, из-за чего у меня не хватило времени просмотреть их даже бегло.

Первого января, по старому русскому календарю, в доме отца устраивали большой прием. С поздравлениями приходили дипломаты, представители высшего общества, писатели, композиторы и художники. На вечерах пели выдающиеся певцы, в том числе Шаляпин.

В этой комнате я пережила величайшее в жизни унижение. Живя в Швеции, я искала выход для своей бьющей через край энергии. Среди прочего, я брала и уроки пения. Уроки продолжались всю зиму, и весной, когда я отправилась навестить отца, должно быть, я вообразила себя уже признанной певицей. Как-то вечером после небольшого званого ужина в Булони одного очень музыкального молодого русского попросили сыграть и спеть, что он и сделал к полному удовлетворению слушателей. Когда он пел, я аккомпанировала ему на фортепиано. Закончив петь, молодой человек повернулся ко мне и, видимо не зная, о чем говорить со мной, спросил, умею ли я петь. Я ответила «Да» с таким воодушевлением и готовностью, что он предложил поменяться со мной местами. С великой самоуверенностью, ни на минуту не сомневаясь в своих способностях, я выбрала песню Шумана и начала. Но, стоило мне открыть рот, я поняла, что совершила ужасную ошибку. Мне не хватало силы голоса, а толстый ковер и тяжелые шторы еще больше приглушали издаваемые мною звуки. Гости скованно сидели на стульях и слушали из вежливости. Покосившись на отца, я увидела, что он отвернулся, – ему было неловко. Не знаю, как я допела до конца. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Остаток вечера я не смела приближаться к отцу. Ему хватило великодушия ничего не говорить мне потом, но его молчание было достаточно красноречивым. Едва ли нужно добавлять, что я не только больше никогда не пела на публике под аккомпанемент фортепиано, но в будущем старательно избегала говорить в присутствии отца о моих вокальных опытах.

К Рождеству Володя сочинял пьесы для своих сестренок, которые они разыгрывали. В большой гостиной воздвигали сцену с ширмами из детской. Кулисами служили одеяла и простыни. Воздвигнутая таким образом хитроумная конструкция в самый ответственный момент обычно падала на головы актерам. Несколько дней подряд Володя строго натаскивал сестер, которые в то время были совсем маленькими. Мои мысли обратились к Володе, моему талантливому младшему сводному брату, которого тоже больше не было. Я поднялась в его комнату. Здесь стоял его письменный стол в чернильных кляксах, исцарапанный перочинным ножом. К стенам были приколоты детские карандашные рисунки и карикатуры, на полках лежали его любимые книги и ноты. Я даже открыла один шкаф, где еще висели его старые костюмы, из которых он вырос…