Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

Я долго пробыла в тихом, пустом доме и вышла оттуда с красными, заплаканными глазами, однако умиротворенная. Отец снова стоял передо мною, окруженный очарованием прежних дней. Что бы ни случилось со мной в будущем, эти воспоминания принадлежат мне, и только мне, они останутся со мной до конца жизни, иногда восхищая, иногда предостерегая.

Перед моим уходом Гюстав напомнил, что в 1914 году я оставила сундук во флигеле, где обычно жила, приезжая в Булонь, поэтому я зашла осмотреть свои прежние комнаты.

Я нашла коробку с красками и несколько принадлежавших мне книг, которые пролежали в доме с весны 1914 года. Я вспомнила время, когда, больная простудой, трудилась над миниатюрой, изображавшей дом в Булони, который я видела из окна моего флигеля. Потом я прикрепила ее к крышке коробки для сигар и подарила отцу. Смею надеяться, что мои опыты в изобразительном искусстве были не такими безнадежными, как пение; та сигарная коробка всегда стояла на столе в столовой.

Именно в ту малую гостиную ко мне пришел король Испании Альфонсо XIII, как считалось, с официальным визитом. В тот день мы виделись с ним и с королевой, с которой я была знакома прежде, на званом обеде. Этикет требовал, чтобы он нанес мне визит вечером того же дня, но после обеда я не вернулась в Булонь. Я встретила в городе кузину, которая рассказала, что Альфонсо собирался нанести мне визит, поэтому поспешила домой и увидела, как он садится в машину. Не застав меня дома, он оставил свою визитную карточку и, наверное, вздохнул с облегчением. Впрочем, поскольку я вернулась, он чувствовал себя обязанным подняться ко мне. Формальности не устояли перед нашими молодостью и задором, и с того дня мы стали друзьями.

Через несколько дней после его визита я отправилась на утреннюю прогулку в Булонский лес в сопровождении моего верного старого фокстерьера, раскормленного и умного, по кличке Мушка. Вдруг я заметила короля Альфонсо, который прогуливался по аллее Акаций с испанским послом, под охраной полицейских в форме и в штатском. Я решила устроить им сюрприз, неожиданно выскочив к ним. Спрятавшись за деревьями, я осторожно двинулась вперед. Но когда я уже собиралась их напугать, из зарослей спокойно вышел олень. Старик Мушка, который никогда в жизни не видел оленя, разразился яростным лаем; олень пустился бежать, а Мушка, забыв свою всегдашнюю уравновешенность, бросился за ним в заросли. В результате мне пришлось выйти из укрытия раньше времени. Король Альфонсо, посол, полицейские и я рассыпались под деревьями; мы свистели и звали, пока не вернулся очень взволнованный, тяжело дышавший фокстерьер.

В той же маленькой квартирке я провела несколько тревожных недель после моего отъезда из Швеции. Тогда велась активная переписка между моим отцом и королем Швеции, между моим отцом и царем, между мною и различными родственниками, которые считали своим долгом дать мне совет. Отец совещался с послом Извольским и тогдашним министром иностранных дел Сазоновым, который собирался в Россию из Лондона. Как я тогда была молода и как слепо и безоговорочно верила в будущее!

Именно здесь мне пришлось помучиться с новой французской горничной, которую я наняла после того, как русской горничной Тане пришлось на время уехать лечиться. Новая горничная оказалась личностью устрашающих пропорций, мрачная и решительная. Я послала ее к парикмахеру, чтобы тот научил ее укладывать мои волосы. После двух уроков она решила, что знает все, что ей нужно. В результате как-то вечером перед приемом она вооружилась щипцами для завивки и решительно приступила к делу. Волны, которые она соорудила, стояли дыбом у меня на голове, однако это ее не смутило.

– Такая прическа очень идет мадам. У мадам как будто корона на голове, – заметила она, самодовольно похлопывая «волны» и обозревая в зеркале результаты своего труда. Когда выяснилось, что она сожгла мне половину волос, она реагировала крайне равнодушно.

Все мои вещи и покупки она презрительно критиковала. Судя по всему, она считала меня скупой. Одобряла она лишь то, что приобретала для меня сама.

– Ну вот, – говаривала она с видом превосходства, показывая пару подвязок, – они очень, очень красивые, потому что очень, очень дорогие.

Откровенно говоря, она так меня запугала, что я предупредила ее: через месяц она может быть свободна. На следующее утро она ворвалась ко мне, уже в шляпке и пальто; ее лицо перекосилось от ярости.

– Я не останусь в этом доме больше ни секунды! – театрально воскликнула она и выбежала за дверь.

Вскоре я увидела в окно, как она садится в такси и уезжает. Перед уходом она постаралась переложить и перепрятать мои вещи так, чтобы труднее было найти; почти все утро я бродила по квартире, отыскивая их.

Девушка, которая пришла ей на смену, была австрийкой. Я привезла ее с собой в Россию, а когда объявили мобилизацию, она поспешила уехать, прихватив с собой много моих вещей, что из-за всеобщего волнения обнаружилось лишь гораздо позже.