Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

В конце концов, опыт рождается из противоположностей; их было много в моей жизни, но все, радостное и трагическое, важное и суетное, разыгрывалось в другой плоскости. Повседневная жизнь была мне неизвестна; я не знала, как развиваются отношения между обычными людьми. Мне показалось: правильно, что теперь я должна все узнать сама, понять, чему меня научит новая жизнь.

Глава VI Париж до и после

После паломничества в Булонь я совершила еще одно, на сей раз в православный храм на улице Дарю, который был центром русской общины еще до войны. На рождественских и пасхальных службах присутствовали сотрудники российского посольства во главе с послом; по воскресеньям в церкви собирались нарядные прихожане. Послушать красивое пение приходили иностранцы.

Каждое воскресенье мы посещали обедню, но входили через боковую дверь в ризницу, где и стояли на протяжении всей службы (в православных храмах алтарь отделен от нефа высокой алтарной преградой, в которой есть двери, предназначенные для священников). В день тезоименитства императора служили торжественный молебен; по такому случаю отец надевал парадную форму и все награды и заходил в храм через центральный вход, он стоял рядом с послом. Их окружала группа французских чиновников и иностранных дипломатов. Прихожане по такому случаю надевали свои лучшие наряды. Мы любовались ими через приоткрытую дверь.

Я вошла через центральные двери, так как не желала пользоваться отдельным входом. Конечно, я понимала, что в храме собрались в основном русские, но меня окружали незнакомые лица, лишь священнослужители были прежние. Старый священник, который много лет был духовником нашей семьи и крестил моих единокровных сестер, еле заметно кивнул, узнав меня в толпе. В то время даже представители одного с нами круга относились к нам с подозрением; хотя они были такими же изгнанниками, как мы, на людях они делали вид, будто не узнают нас. Позже отношения восстановились, но тогда все выбилось из колеи, многие сильно изменились. Даже знакомая парижская атмосфера казалась чужой и враждебной. Не зная, как ко мне отнесутся, я не давала знать о своем приезде никому из наших прежних знакомых. Кроме того, я боялась, что, подробно расспрашивая о нашем побеге, мне слишком живо напомнят о прошлом. Меньше всего мне хотелось вызывать жалость к себе.

Хотя жизнь королевы Марии в Париже протекала совсем не так, как наша, она оставалась единственной, с кем я часто виделась. Тогда она находилась в зените славы и успеха и наслаждалась ими в полном объеме. Над входом в отель «Ритц», где она остановилась, развевался румынский флаг; днем и ночью на тротуаре перед отелем дежурил отряд полицейских. Одетая в новые парижские наряды, пронизанная сознанием собственной важности, красивая, лучащаяся радостью, королева Мария очень отличалась от той, какую я знала во дворце Котрочень. Она без конца ездила на приемы, устраивала званые обеды и ужины, давала аудиенции и в целом развлекалась. Ее фотографировали, о ней писали в газетах, у нее брали интервью, ей грубо льстили, ею пользовались, о ней повсюду говорили. Парижане были довольны. После скудости военных лет это яркое, живое создание являло собой пир для их глаз. Толпа собиралась всюду, куда бы королева ни шла; люди охотно улыбались в ответ на ее лучезарные улыбки.

С помощью кусков старой парчи, индийской вышивки, разных безделушек и мелочей королева Мария преобразила свои апартаменты в отеле, они отражали ее индивидуальность. Парижские магазины, падкие на рекламу, состязались друг с другом, посылая ей самые последние и модные новинки; на ее туалетном столике стояли громадные флаконы духов, всюду можно было видеть корзины и вазы с самыми роскошными цветами.

К тому времени я успела обзавестись более или менее приличным гардеробом и могла появляться в «Ритце», но я была в трауре и носила черные платья, отделанные крепом, и шляпку с черной вуалью. Глубокий траур не позволял мне ходить на вечерние приемы.

Как-то вечером в апартаментах королевы Марии я встретила графиню Ноэль, видную французскую поэтессу. Она была невысокой и худой, с нервными, быстрыми жестами. Беседы с ней отличались занимательностью и яркостью при условии, что она вела в разговоре – то есть говорила она одна. Когда я вошла, королева Мария отдыхала в шезлонге, а графиня сидела у ее ног. Решив, что мы уже встречались, королева не стала нас знакомить. Мадам де Ноэль продолжала говорить. Вскоре разговор зашел о Жоресе, французском социалисте, убитом в начале войны, и графиня выразила сочувствие ему и социалистическим теориям. После этого она заговорила о политическом положении в России и сделала несколько крайне неприязненных замечаний о моей семье. Она заметила, что большевики по справедливости развязали террор, учитывая, что ему предшествовало. Я не могла оставаться равнодушной к подобным словам иностранки; страшные события были еще слишком свежи в моей памяти.