Великая любовь Оленьки Дьяковой

Однажды, в тихий безветренный полдень, Оленька стояла у могилы, держась одной рукой за крыло каменного ангела, а другой закрывая лицо, и читала молитву вперемешку с сочинёнными для Петеньки письмами, – как вдруг услышала совсем рядом приближающиеся шаги. Она встрепенулась, застыла, оцепенев от стыдного страха быть застигнутой врасплох, и, озираясь, метнулась к аллее.

– Постойте, барышня! – окликнули её сразу в два голоса.

Оленька, бледнея и чувствуя, как подкашиваются ноги, обернулась.

На аллее стояла пожилая пара: невысокий сухонький мужчина в старомодном сюртуке, немного потёртом на отворотах рукавов, и полная рябая женщина в шерстяном дорожном платье с соломенной шляпой, висевшей на узкой ленте на сгибе её локтя, как корзинка.

– Вы нас извините, барышня, – голос женщины был мягким, сахаристо-плотным, как яблочная пастила, и таким виноватым, что Оленьке показалось: сейчас попросят денег.

Но дама ничего не просила, лишь повернулась к мужчине с надеждой, что тот поможет вывернуть на нужную реплику.

– Да, – неуклюже подхватил её спутник. – Мы вас наблюдаем, в некотором роде… Уже пару раз, хотя сами не часто, знаете ли-с… Мы в пригороде живём… А на Смоленском семейное погребение у нас… Да что вы так испугались?

И сам сконфузился, с надеждой посмотрел на женщину.

– Родители мы, – переняла инициативу дама. – Воскобойниковы.

Сердце у Оленьки упало куда-то в живот и зажглось там невыносимым игольчатым огнём. Тем временем мадам Воскобойникова торопливо продолжила:

– Позвольте вас спросить, как вы познакомились с нашим сыном?

Оленька стояла ни жива ни мертва, и что-то ей подсказывало: не говори ни слова.

– Он ведь мало выходил последний год, – супруги приблизились к Оленьке почти вплотную; огонь в её животе обернулся льдом. – Петруша нам о вас не рассказывал.

– Ах, Машенька, ей-богу, ну что ты пугаешь так барышню! – подал голос господин Воскобойников и улыбнулся ей, обнажив ряд редких зубов. – На ней и так лица нет. Вероятно, он репетиторствовал вам?

Оленька сглотнула и, облизав высохшие губы, кивнула.

– Биология была его великой страстью, да, – снова вступила «Машенька». – Мы, право, не всех его учеников знали, только тех, кто на дом приходил. А городских, как вы, мало было… Но вот вы одна и навещаете могилку, единственная, никто из них о нём и не помнит…

Она вытащила из корсета платок и промокнула слезу. Оленька перевела дух и пролепетала что-то, подобающее ситуации. Помнит… Скорбит… Вечная память…

Воскобойниковы синхронно кивали, потом, помолчав, «Машенька» сказала:

– Вы приезжайте к нам. Чаю попьём. Петрушу помянем. Комнату мы его оставили как есть, ничего не тронули. Даже коллекцию жуков… Всё как было при нём. Вы тоже любите жуков?

Оленька жуков ненавидела, но снова кивнула.

Втроём они дошли до ворот кладбища. Разговор вела в основном «Машенька», оказавшаяся Марией Васильевной. Илья Андреич, её супруг, лишь изредка бросал кургузые фразы, тряс пегими прядями в знак одобрения сказанного и, когда уже прощались, вынул из кармана листок с адресом их дома на Большой Охте.

«Разоблачат!» – подумала было Оленька, но желание разузнать о Петеньке перебороло все возможные страхи, и она тихо выдохнула:

– Я приеду.

* * *

Улизнуть из дома на целое воскресенье получилось на удивление легко. Матушка была в отъезде, нянюшка навещала собственных внуков в деревне, а папенька не особо вдавался в причину поездки: какой-то там у дочери благотворительный визит к родителям соученицы, кажется. Он только наказал взять в дорогу немецкие пилюли, чтобы не растрясло, нанял экипаж до Охтинской слободы и велел возвращаться к ужину.

Дом Воскобойниковых оказался деревянным, сутулым, выкрашенным только с одной стороны дешёвой голубой краской, местами облупившейся. Наличники, когда-то белые, теперь свисали нечистым серым кружевом, маленькое чердачное окно сиротливо и подслеповато вглядывалось в размытую недавними дождями дорогу, а редкая неровная черепица напоминала чешую большой рыбы, которую хозяйка взяла было чистить, да и бросила. Колокольчика на двери не было, и Оленьке пришлось долго стучать, пока не послышалось ржавое говорение замка, и на свет божий, щурясь земляным кротом, не выползла столетняя морщинистая прислуга в каком-то допотопном гоголевском чепце и белом балахоне, напоминавшем ночную сорочку.

Не так, ах не так Оленька представляла себе Петенькин дом! Да и не таких родителей. Илья Андреич, бывший чиновник почтового ведомства, и его жена Мария Васильевна были людьми, возможно, хорошими, но в блестящую Оленькину легенду никоим образом не вписывались. Как не вписывался и сам реальный Петенька, их любимый взлелеянный сын, за надгробный памятник которому Воскобойниковы продали двор в Сусанинской мызе.