Великие тайны русского престола

Но средство, оказалось недостаточным. Гроза разразилась в сентябре. Окончив постройку часовни в своем поместье в Ораниенбауме, Меншиков задумал ознаменовать ее освящение великолепным празднеством, на котором необходимо должен был присутствовать его воспитанник, и тем положить конец уже распространявшимся толкам об их взаимном охлаждении.

Петр обещал быть. Однако, желая избежать щекотливого положения для своей дочери, временщик отказался пригласить Елизавету, и, в последнюю минуту, император, находившийся по близости в Петергофском дворце, дал знать, что не будет.

Праздник отличался своим великолепием. Но сразу же после него члены Совета поспешили в Петергоф, чтобы пожаловаться на гостеприимного хозяина, который в церкви занял место, предназначенное для императора.

На следующий день Волков посоветовал временщику посетить императора и, после некоторого колебания, Меншиков решился выехать под гром пушечных выстрелов, сопровождавший все его передвижения.

Но так как в этот день приходились именины Елизаветы, то из упрямства и последнего проблеска заносчивости он устроился так, чтобы приехать уже довольно поздно вечером, и потому не получил свидания у государя.

У Меншикова было отдельное помещение в Петергофе, где он провел ночь. Утром он пожелал представиться императору, но ему сообщили, что тот уже уехал на охоту.

Это походило на разрыв. Меншиков отправился к Наталье, при виде него обратившейся в бегство. Елизавета согласилась его принять, но неловкий царедворец до конца, он не нашел ничего лучшего, как жаловаться ей на неблагодарность императора и заявить о своем намерении «все бросить и отправиться в армию на Украйне».

Затем он обрушился на Остермана, надеясь расправиться с ним своей обычной грубостью.

— Вы, гремел он, — совращаете императора с православия и можете очутиться на колесе за такое преступление.

Вице-канцлер не испушался и ответил своим шепелявым голосом:

— Колесо существует для других злодеев.

— Да как вы смеете! — уже взревел Меншиков. — Каких?

— Для фальшивых монетчиков, — как ни в чем не бывало отвечал Остерман.

Меншиков осекся на полуслове. Да, его давно обвиняли в этом преступном занятии, и он к этому привык, особенно если учесть, что все это делалось заглаза.

Теперь же его неприятно поразило то, что такой сверхосторожный человек, как Остерман, решился намекнуть на подобные сплетни. Это ознчалао только одно: дни временщика сочтены.

Да, в распоряжении Меншикова все еще находились все силы государства, и решительный шаг мог бы спасти его. Но этого шага он не сделал. Вместо решительных действий он вернулся в Петербург и стал ожидать дальнейших событий, которые не заставили себя долго ждать.

В тот самый день Петр, появившись в Петербурге в честь Елизаветы и вернувшись в свои апартаменты, позвал майора гвардии Салтыкова и приказал ему перевезти с Васильевского Острова свои экипажи и свои личные вещи. Почувствовав вкус свободы, император решил жить отдельно от временщика, и все его вещи были перенесены из дома Меншикова в летний дворец.

7 сентября Петр приехал в Петербург и остановился в летнем дворце. Освободившись от ига Меншикова, он уже подумывал над тем, как ему лишить временщика поста генералиссимуса и члена Верховного тайного совета и удалить его от двора. Со своим богатством и связями он в любом положении оставался опасным.

Его вражда к временщику дошла до того, что император не мог выносить присутствие Меншикова. Его лозунгом стала уже много раз сказанная им фраза: «Или я император — или он».

Впрочем, в своей ненависти он был не одинок. Его сестра Наталья Алексеевна поклялась в том, что ноги ее не будет в его доме. Цесаревна Елизавета ненавидела Меншикову после удаления сестры цесаревны Анны. Остерман, Долгорукие, двор и члены Верховного тайного совета уверяли Петра, что не окажут сопротивления.

Светлейший князь оказался в тяжелом положении и мучительно искал союзников. «Изволите, ваше сиятельство, — писал он князю Михаилу Михайловичу Голицыну, — поспешать сюда». Далее Меншиков просил князя встретиться ним прежде всех остальных. Он очень надеялся на то, что, как ему казалось, прикормленный им Голицын, не желая усиления Долгоруких и Остермана, поможет ему.

В тот самый день, когда Меншиков написал письмо Голицыну, Петр в Петербурге объявил гвардии, чтобы она слушалась только его приказаний.

Вечером того же дня невеста императора и ее сестра явились в летний дворец поздравить Петра с приездом, но тот принял их так, что они поспешили уехать.

8 сентября к Меншикову явился майор гвардии генерал-лейтенант Салтыков и объявил его под домашним арестом. Затем с жилища был снят почетный караул, который давался ему сообразно чину генералиссимуса.

Меншиков упал в обморок, ему пустили кров и кое-как привели в чувство. Жена вместе с сыном и сестрою поспешила во дворец, где на коленях встретила императора, возвращавшегося от обедни.