Великие тайны русского престола

Один Остерман стоял за то, чтобы Антону дан был титул великого герцога, но его не послушались. Да и сама Анна Леопольдовна совершенно не нравилась императрице, не находившей в ней ни красоты, ни ума. Это была толстая немка, довольно ограниченная, чувственная и апатичная, но не злая.

Если называть вещи своими именами, то Анна Иоанновна остановила свой выбор на ней, чтобы устранить Елизавету, которую совсем не могла терпеть. По всей видимости, именно этого было вполне достаточно для того, чтобы она не изменила своего первоначального решения.

В 1740 году у Анны Леопольдовны родился сын, окрещенный Иваном Антоновичем, которому и было суждено стать русским царем.

Императрица очень радовалась его рождению. Конечнго, патриоты (если они, конечно, были) могли бы задать совершенно закономерный вопрос: почему этот чистокровный немец, брауншвейгец по отцу, мекленбуржец по матери, родственный Романовым по бабке, был призван управлять ими, и по какому праву Анна Иоанновна, сама царствовавшая по милости Голицына и четырех Долгоруких, могла назначить себе преемника?

Но, увы, среди русских людей таковых не нашлось, и Ивану Антоновичу суждено было стать императором.

Что же касается знати, то ее занимал только один вопрос: кто будет управлять вместо девятилетнего младенца. А вот Анну Иоанновну это не волновало. Она боялась смерти и избегала всего, что могло напомнить ей о мрачной развязке, и можно себе представить всеобщий страх, когда болезнь императрицы приняла внезапно серьезный оборот.

Бирон совещался с обер-гофмаршалом Левенвольдом несколько часов. Так ничего не решив, они решили собрать Кабинет. Однако Остерман, по своему обыкновению, сказался больным.

— Если быть наследником Ивану Антоновичу, — сказал Левенвольд, — так матери его, Анне Леопольдовне, надо быть правительницей, а при ней быть Совету, в котором может присутствовать и герцог.

Понятно, что такое предложение не могло понравиться Бирону. Не понравилсоь оно и государыне, которая и слышать не хотела о назначении Анны Леопольдовны не только преемницей своей, но даже регентшей. Об Антоне-Ульрихе не могло быть и речи. Императрица считала его человеком глупым.

Бирон хранил гробовое молчание, поскольку сам намеревался стать регентом. В конце концов, уставшие от его молчания Черкасский и Бестужев отправились во дворец к Остерману. По дороге Черкасский высказал предположение о том, что Бирон сам хочет стать регентом.

— Так зачем же дело стало? — пожал плечами Бестужев. — Пусть становится, если хочет!

Остерман в весьма осторожных выражениях дал понять, что вопрос о регентстве надо предоставить решению государыни.

— Подданным, а особенно немцам, вмешивааться в это не следует, — заявил он.

Дальше началась самая настоящая путаница, все говорили, но никто ничего не предлагал. По всей видимости, дело происходило так. От Остермана Черкасский и Бестужев поехали к Бирону, у которого были Левенвольд и Миних. Вот тогда-то Бестужев и произнес роковые слова.

— Кроме вашей светлости, — обращаясь к фавориту, сказал он, — некому быть регентом! Что, конечно же, вызовет недовольство, посольку мы, таким образом, обходим мать и отца наследника престола.

— Разумеется! — пожал плечами фаворит, ожидая продолжения разговора.

Все молчали. Видя затруднение Бирона, Черкасский стал что-то нашептывать Левенвольду.

— Что вы там шепчетесь, говорите громко! — вспылил Бирон, и осмелевший Черкасский заговорил о необходимости его избрания в регенты.

Миниху оставалось только одобрить, и дело о регентстве было решено тремя немцами и двумя русскими иностранного происхождения.

Именно они распоряжались будущностью страны, словно своей собственностью, и говорили при этом на немецком языке — единственном понятном будущему регенту.

Тут же было решено составить новый манифест о назначении наследника и получить согласие императрицы на регенство Бирона.

Анна Иоанновна подписала манифест, знаком отпустила всех и удержала при себе одного Бирона. Неожиданно для всех взявшийся за ручку двери Миних остановился и произнес:

— Милостивая императрица, мы согласны на то, чтобы герцог был регентом и просим о том Ваше Величество!

Ловкий дипломат, он придумал эту демонстрацию, чтобы выйти из двусмысленного положения и в то же время показать свою лояльность фавориту, не обязывая себя ни к чему.

Когда фельдмаршал вышел, Анна Иоанновна спросила:

— Что он сказал?

— Я не слышал, — ответил Бирон.

В тот же день один из его самых доверенных лиц, барон Менгден, отправился к Бестужеву и заявил ему:

— Если герцог регентом не будет, то мы все пропадем! Герцогу самому о себе просить нельзя, значит, надо просить ее величество как-то по-другому!

Бестужев целую ночь просидел над сочинением указа о регентстве Бирона. Понимая, что все уже, по сути дела, решено, Остерман отправился во дворец и поддерживал проект.

Однако Анна Иоанновна не спешила давать согласие. Она положила бумагу под подушку, отослала вице-канцлера и прочих, не проронив ни слова о своих намерениях. Но когда все ушли, она спросила Бирона.

— Тебе это нужно?