Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси

Только четверть века спустя в пустынных и промерзших залах вновь зазвучали голоса, застучали молотки, разнесся запах дерева, клея, краски и мокрого алебастра. Хозяин вместе с архитектором вернулись на старое пепелище. Но об этом подробный рассказ последует позже, а пока попробуем представить себе хотя бы внешний вид дворца, подведенного под крышу.

Митавский замок изрядно пострадал в годы Великой Отечественной войны. Но все же сквозь доделки и достройки угадывается первоначальный облик.

Большое, внушительное строение. Строгое и даже чуть суховатое. Что-то в нем еще от петровского Петербурга, может, от здания Двенадцати коллегий. И вместе с тем — самостоятельное, новое. В плане дворец решен по законам барокко — с большими и малыми выступами-ризалитами. А в обработке стен — скованность, сдержанность. Но это только первое впечатление.

Рустовка, обильно использованная в Руентале (в подвальном этаже, в обрамлениях и тягах), здесь становится менее заметной. А в позднейших постройках Растрелли исчезнет совсем.

Окна второго и третьего этажей — с полуциркульным завершением (и это несомненный шаг вперед по сравнению с архитектурными приемами Петровской эпохи). Богаче и пластичнее обработка сандриков, карнизов, кронштейнов. Капители пилястр, львиные маски и женские головки над окнами, отлитые из чугуна по единым моделям, еще лишены острой выразительности, столь характерной для декоративных украшений Зимнего дворца. Все исполнено пока несколько по-ученически, робко, с оглядкой. И только сквозные проезды в боковых корпусах свидетельствуют о творческих возможностях архитектора. Трехчетвертные колонны по бокам проезда как бы подводят к расположенным по обеим сторонам лестницам. Прием этот, разработанный генуэзскими архитекторами в XVI столетии, Растрелли использует потом при строительстве дворца М. И. Воронцова.

Дворец в Митаве свидетельствует о таланте мастера, но все же не дает оснований считать его великим зодчим.

Вплоть до осени 1740 года Растрелли почти безвыездно сидел в Курляндии. Лишь иногда, по вызову фельдмаршала Миниха, ведавшего строительством в Петербурге, или самого сиятельного герцога, загоняя лошадей, мчался в столицу.

В один из таких наездов он услышал подробности о событиях 27 июня 1740 года. В тот день на Сытном рынке при стечении петербургского люда жестоко казнили кабинет-министра Волынского и его единомышленников Еропкина и Хрущова. Были они перед тем мучены и ломаны, а у кабинет-министра еще и язык урезали за охальные речи против всех немцев и Бирона в особенности. Поговаривали, что подали диссиденты императрице прожект, как, изгнав немцев, улучшить финансовые дела государства. Добровольное прожектерство властям без надобности. И тогда единомышленники во главе с Волынским составили факцию (заговор).

Всей правды о деле Волынского архитектор, конечно, не знал. Официальное сообщение с нескрываемой злобой рассказывало о мнимых злодействах преступников. О подлинных стремлениях казненных говорили немногие. Шепотом, с оглядкой. Впрочем, итальянца мало волновала и судьба кабинет-министра, и судьба внутренних прожектов, не имевших прямого отношения к любимому делу. А вот Петра Михайловича Еропкина жалел. Близости меж ними не было, но симпатия существовала. Ведь учился Еропкин в Риме, любил свое дело и в работе себя не жалел.

С 1737 года Еропкин возглавлял всю архитектурную часть специально созданной «Комиссии о санктпетербургском строении». Мечтал, чтобы город на Неве превзошел и Рим, и Париж. Ради замысла трудился не жалея сил: составлял документ, именуемый «Должность Архитектурной экспедиции», — свод наказов и рекомендаций в строительном деле, архитектуре, планировке города. Чертил проекты будущего центра Петербурга на Адмиралтейской стороне; планировал совсем новый район — Коломну с дожившими до наших дней Покровской площадью (ныне Тургенева) и Садовой улицей от Мучного переулка до Калинкина моста. В Коломне предстояло селиться работным людям. А для быстрейшего, в случае надобности, введения войск в город наметил Еропкин прокладку третьего луча от Адмиралтейства к окраине — Измайловскую першпективу. Замыслил великую перестройку Васильевского острова, желая превратить его в невиданный доселе ансамбль парков, каналов, дворцов с полукруглой площадью перед зданием Двенадцати коллегий и памятником основателю города — Петру I в центре.

Забота о России, о ее будущем привела Петра Михайловича, потомка старого смоленского рода, к участию в факции Артемия Волынского против немецкого засилья. А казнили Еропкина в годовщину Полтавской битвы и в День святого Сампсония Странноприимца, римского патриция, овладевшего тайнами врачевания, для того чтобы облегчить участь страждущих…