Великий день инков

Хватит! Решено! Они будут собирать силы и готовиться к общему выступлению. Кто знает, может, удастся принудить тирана к безоружной капитуляции.

Филипп Россарио в беспомощности развел руками. Стоит ли спорить со стариком? Он слишком сжился со своими представлениями о "добре и справедливости", слишком ослеплен иллюзиями. Но Россарио знал, что наступит время, когда сама жизнь заставит доктора Коэльо откликнуться на призыв коммунистов. И тогда они еще ударят вместе по врагу...

Вспомнили русских путешественников. Россарио сказал, что в столице давно уже знают об их продвижении. Много писалось в газетах, даже были выступления в парламенте. Никто не поймет, почему смелый голландец скрывается в сельве, почему он призвал человечество к решительному вмешательству в дела республики.

Доктор Коэльо относился к этому делу немного скептически. Вот уже более года он живет в трущобах Ориноко, много сам путешествовал по горным районам, но не слышал ничего о Ван-Саунгейнлера. Никаких следов, никаких сообщений...

— Полицейское управление пустило слух, будто это дело ваших рук, — сказал Россарио.

— Мои руки полностью подотчетны моей голове, — сухо пошутил Коэльо.

— Но вы еще и сердце имеете, доктор. И сердце должно было бы услышать голос смелого человека. — Филипп прищурился к безоблачному небу. — Иногда мы ждем дождевую тучу с севера, а она приходит с востока.

— Вы уверены, что русские принесут дождевую тучу?

— Более того, доктор. Это будет гроза, благодатная и свежая. Они расскажут миру правду, которая поколеблет трон маленького тирана. Объективное свидетельство знаменитого ученого, взгляд за кулисы кровавого балагана...

Доктор Коэльо согласен с ним. Надо вступить в контакт с профессором и предложить ему свои услуги. Даже охрану. Можно выделить для этого третий отряд из поселка Моко. Доктор Коэльо готов отдать приказ. Рука его тянется в карман с карандашом и блокнотом. Но вдруг он замечает отрицающий жест Филиппе Россарио. Филипп против? Да, Филипп решительно против. Филипп объясняет, что советские люди могут только сочувствовать волонтерам, однако они ни за что не будут вмешиваться в борьбу и не примут помощи повстанцев, чтобы не нарываться на конфликт с правительством. Профессор Крутояр и его друзья — путешественники, иностранцы, за их действиями следит мировая общественность, и поэтому нельзя давать повод для обвинения их в поддержке «революционных элементов».

— Вы правы, сеньор Россарио, — соглашается доктор Коэльо. — Но все же с нашей стороны было бы преступлением остаться вполне беспристрастными.

— И что вы предлагаете?

— Мы должны следить за ними, следить за каждым их шагом. Если Себастьян Оливьеро попытается совершить какую-то подлость, то придется помешать ему.

За деревьями слышны голоса, топот ног, трещат кусты, ржут кони. Группа бойцов выходит на поляну. Среди них — Мигель и Антонио. Сын и отец, измученные, оборванные, с бледными лицами и впалыми лихорадочными глазами. Мигель ходил в разведку и должен был расспросить о судьбе "Виргинии", о судьбе неизвестной женщины... Доктор Коэльо сердцем чует, что он не принес ему ничего утешительного, и поэтому ждет рапорта с нахмуренным и строгим лицом.

— Да, ничего хорошего, — говорит Мигель, молодой, широкоплечий, с нежными глазами, в серых полотняных штанах и разодранной рубахе, с патронташем на поясе и через плечо. Держа за локоть худенького отца, он докладывает о событиях в поселке. И вдруг его глаза останавливаются на лице брата.

— Филипп!

— Мигель!

Старый Антонио видит, как сыновья его упали друг другу в объятия. Его сыновья, его кровь! Они забыли о командире, обо всем на свете, они тормошат друг друга, заглядывают друг другу в самое сердце. Мигель показывает на отца, и Филипп бросается к нему.

— Я бы тебя никогда не узнал, старый колдун!

На глазах у него выступают слезы, и он хмуро щурится, выжимая соленую влажность на свои загорелые, грубые щеки.

Доктор Коэльо нервным движением руки поправляет на голове перевязку, ему больно, досадно, горько. Чужая радость будто еще больше накаляет боль его сердца. Они смеются, эти трое добрых людей. Но один из них принес с собой страшную весть...

Мигель перехватывает напряжений, ожидающий взгляд командира, и вдруг, вспомнив все, подходит к нему.

— Простите, сеньор доктор!

— Я слушаю тебя, Мигель.

Три коротких слова принес с собой Мигель, коротких, как молния, и болезненных, как рана от мачете: "Сеньора Эрнестина умерла". Он не скажет их. Для чего повторять то, что уже сказали глаза и вся его растрепанная фигура? И разве родительское сердце доктора Коэльо не постигло давно, на кого поднял грязную руку Себастьян Оливьеро? Да, да Себастьян Оливьеро смертельно ранил сеньору еще на "Виргинии" и поджег ланчию...

Слабый голос Мигеля вплетается в родительское горе доктора Коэльо, жгучей удавкой сжимает его грудь.

— Мулатка Мерфи рассказала мне, что к сеньоре заходил какой-то индеец, — говорит Мигель. — Наверное, ее друг, ее посланник.

— Ее друг, ты прав, Мигель, — монотонно, с измученным спокойствием говорит доктор Коэльо.