Великий Моурави 1

медведями, трясущими цепями, с шипящими тиграми и рычащими львами. Звери в

честь шаха проделали трудные фокусы.

Плясуны в женских платьях с распущенными волосами, щелкая костяшками,

под визг и стук музыки закружились в бешеной пляске, шуты, ломаясь и

кривляясь, лезли под ноги, полунагие дервиши кололи себя кинжалами, и кровь

во имя Дали струилась по грязным лохмотьям. Укротители, обвившись змеями,

приплясывали под взвизгивающие дудочки.

Шах беспрестанно бросал в толпу монетки, поднималось столпотворение.

Водоносы быстро наполняли из мехов холодной водой медные и серебряные

чашечки, и полученные шаи проворно ныряли в карманы. Продавцы сладостей и

воздушного теста сновали между толпами.

Эрасти, прислонившись к тополю, снисходительно смотрел на людей,

валявшихся в пыли в поисках шахских шаев. Он накупил полный платок

рахат-лукума, жареного миндаля и проворно грыз крепкими зубами. Водонос тоже

не оставался без внимания Эрасти. Вот и сейчас, куда девался рыжий черт с

мехом? Эрасти поворачивал во все стороны голову и вдруг столкнулся с жадным

взглядом. Молодой персиянин, покраснев, поспешно отвернулся, но Эрасти успел

заметить голодную слюну. Недавнее прошлое больно защемило сердце. Он

вспомнил, как Саакадзе впервые кормил его горячим шашлыком и, быстро

подозвав торговца воздушным тестом, коверкая слова, предложил соседу.

Персиянин упорно молчал. Эрасти дернул за рукав:

- Ешь!

Персиянин осторожно освободил залатанный рукав.

- Ешь, говорю!

Эрасти стукнул кулаком по дереву. Персиянин несмело взял румяный шар.

Эрасти одобрительно подставил платок.

- Ешь, пока сыт не будешь.

Озадачив водоноса четырьмя чашками сразу, Эрасти, довольный, следил за

проворными глотками персиянина.

- Как зовут? Не понимаешь? Имя какое носишь? Я - Эрасти... а ты? Керим?

Э, Керим, плохой у тебя господин, какую одежду в праздник имеешь! Лицо тоже

сухое, думаю, ноги тоже не крепко держат? Ноги, вот это, понимаешь?.. Что?

Руки больше болят? Почему болят? Подожди, спокойней говори, плохо тебя

слышу... Какой камень? Что? Меня тоже не понимаешь? Почему? Хорошо говорю...

Твой господин далеко живет? Ханэ? Камнем торгует? Скучный товар, у нас камни

не покупают, сколько хочешь, в Кавтисхеви бери... Воду тоже даром пьют... От

камня руки болят, тяжелый товар... На майдане торгуешь? Нет? Подожди... Ханэ

строишь? Али-Баиндур-хан - господин твой?.. Знакомый, у нас вчера был... Не

люблю твоего господина, плохие глаза держит... Что говоришь? Нет господина?

Не понимаю... Если нет господина, почему голодный ходишь?

Эрасти, обливаясь потом, силился поддержать разговор ужимками и

полузнакомыми словами. Не менее встревоженным казался Керим. Они с симпатией,

но беспомощно смотрели друг на друга. Внезапно Эрасти повеселел.

- Керим, когда праздник кончится, со мной пойдем. Мой господин хорошо

по-персидски знает, от азнаура Папуна с детства научился. У нас в Тбилиси

персидский разговор как грузинский ходит, очень много персиян имеем, хорошо

живут... Тоже майдан держат, большую половину занимают. Грузины много пошлин

платят, персияне совсем мало. Что делать, не хотят много платить. Подожди,

еще рахат-лукум возьмем, очень люблю, целый день ем.

Керим напряженно следил за серебряным аббаси, сверкнувшим раньше в

руках Эрасти, потом продавца, проводил взглядом медные кругляки, нырнувшие

обратно в карман Эрасти, и тихонько вздохнул о голодной матери. Он было

предался печальным мыслям: с постройки дворца хана Али-Баиндура его за

непокорность уже неделю как выгнали.

Эрасти вцепился в рукав Керима. Разъяренные хайдери и наймет-уллахи,

стоя друг против друге, застучали деревянными мечами. В первом ряду подростки

с пращами улюлюканьем и бешеными выкриками подзадоривали взрослых. Знаменосцы

на высоких шестах держали знамена, переходящие от поколения к поколению.

Яркие ленты, обрывки шалей и выцветшие лоскутья показывали число

выигранных сражений. Вмиг все смешалось. Стук мечей, визг, брань, дикие

крики, из разодранных ноздрей хлюпала кровь, но по приказанию ферраш-паши

стражники хлыстами разогнали надоевшее зрелище, и на очищенной площади

выступили ораторы и поэты, прославляя мелодичными речами и красивыми стихами

"льва Ирана". Шах щедро бросал "ученым" туманы.

На площадь ввели толпу преступников, а среди них шута, изображавшего

султана. Шах даровал всем жизнь и свободу. Восторженная толпа торжественно

усадила помилованных на верблюдов и отвезла с площади.

Празднество окончилось... Вспыхнули фиолетовые факелы. Под бешеный рев

толпы шах, считая, что встретил курбан-байрам вместе с народом, направился в

Давлет-ханэ.

Саакадзе зашел домой надеть малиновую куладжу на вечерний пир у шаха и

застал в ханэ Керима за пилавом, а в кушке Али-Баиндура за кальяном.

Поговорив о веселом празднике, посмеявшись над "гаремом султана",

Али-Баиндур неожиданно спросил:

- Что, Георгий, - выполнил уже тайное поручение Картли?

- Да, посмотри.

Саакадзе показал хану тонкий кинжал, похожий на изящную палочку.

Али-Баиндур, рассматривая резьбу на рукоятке из слоновой кости, изумился:

- К чему царю тайный кинжал?

- Видишь, друг, цари очень подозрительны, вот Багратид и приказал мне