Великий Моурави 1

найти вещь, снаружи красивую, а внутри ядовитую. Пусть глупцы думают, что

царь Картли держит в руках не смертельный кинжал для тайных врагов, а

изящную палочку.

Али-Баиндур, скрывая досаду, удивленно посмотрел на Саакадзе.

"В Картли появляться, пожалуй, небезопасно", - подумал Али-Баиндур.

На лестнице Георгий удивленно остановился, - Где видел эти глаза? Да у

пантеры!

Керим, не мигая, смотрел на бархатную спину Али-Баиндура.

"Наконец узнаю, зачем я нужен шаху", - думал Саакадзе, пробираясь ночью

с мехмандаром к шахским покоям...

Он с удовольствием вспомнил, с какой ловкостью устроил умного Керима

оруженосцем к Али-Баиндуру. Керим поклялся в верности великодушному азнауру

и обещал неустанно следить за ненавистным Кериму ханом и через верных людей

передавать Саакадзе все слышанное и виденное.

Но еще больше Георгий был доволен результатом своих стараний добиться

расположения шаха.

И сейчас, спеша на тайный вызов, он твердо решил войти в доверие к шаху

Аббасу и заручиться его поддержкой в защите сословных интересов азнауров,

которые в свою очередь будут верной опорой шаха в Картли.

Мамлюки неслышно отступили в глубину.

Караджугай пытливо наблюдал за Саакадзе, вот уже час склонившимся

перед шахом, но, кроме застывшего благоговения, ничего не выражало странное

лицо.

- Могущественный шах, все вредное Ирану гибельно для Картли. Азнауры

стоят на страже. Дружба грузинских и русийских князей не может принести

пользу грузинскому народу. Я склоняю перед солнцем "льва Ирана" свою голову,

служить великому шаху значит служить своей стране.

- Аллах наградил тебя хорошей памятью, неизбежно тебе помнить о князьях.

Ты прав, личные выгоды себялюбцам дороже Гурджистана, дороже царя... Иначе

чем объяснить веселые сны султана, которому представляется, что он каждую

ночь босфорской плеткой сечет Картли, как невольницу, преподнесенную ему

подкупленными князьями. И только шайтан мог посоветовать князьям внушить

царю Гурджистана породниться, во вред мне, с Годуновым. О аллах! Почему

глупцам не дано опасаться когтей разъяренного льва? Разве царь царей

снисходит до размышления, кто его раздразнил, а кто беспечным созерцанием

потворствовал безумцу?.. Но пока "лев Ирана" сдержал свой гнев и милостиво

печалится о благополучии твоей страны... Повелеваю следить за осторожными и

неосторожными. Обостри свое зрение, Георгий, сын Саакадзе, ибо сказано:

остро видящий не пройдет мимо источника счастья, не утолив жажду... Золота,

сколько надо для расширения твоего владения, дам. Война ни одного рыцаря не

устрашит, а ты умеешь держать в руках не только меч, но и слабый разум

полководцев.

- Могущественный шах-ин-шах, - проникновенно сказал Саакадзе,

уклонившись от неоднократного намека, - облагодетельствованный тобой, я

вечный слуга великого властелина Ирана, и если аллах пошлет хорошую битву с

врагами Ирана, я докажу, достоин ли твоего доверия... А если князья замыслят

измену, то... до тебя мне будет ближе, чем до моего царя... Для Картли

необходимо солнце твоего царствования, пусть оно много веков не закатывается

над Ираном и роняет благотворные лучи на цветущие долины Грузии...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Караван картлийского посольства, приближаясь к Тбилиси, пересекал с

веселыми песнями Соганлугские высоты.

Прием шаха, богатые дары и обеспеченный мир предвещали расцвет Картли.

Удивленные ослепительной роскошью и величием Давлет-ханэ, утонченной

вежливостью ханов, столь свирепых в сражениях, восхищенные великолепием

мраморных дворцов, князья вздыхали о скромности грузинских замков и решили

перестроиться на персидский лад.

Князей немало озадачивала проявленная шахом щедрость к Саакадзе, и они

подозрительно косились на пять нагруженных верблюдов. Но князья еще больше

удивились бы, если б видели, как Папуна и Эрасти прятали среди ковров и

дорогой одежды кожаные мешочки с золотой монетой.

Только Нугзар был доволен необычайной милостью шаха, но пытливый вопрос

князя не вызвал Саакадзе на откровенность. Все же, когда Андукапар заметил,

что подаренный конь, наверно, будет хорошо знать обратный путь в Исфахан,

Нугзар резко оборвал:

- Воин, сумевший понравиться двум царям, сумеет сам найти достойную

дорогу своему коню.

У Георгия защемило сердце.

- Значит, Нугзар не осуждает? Но... за что осуждать? Разве плохое

желание воспользоваться для высшей цели могуществом Ирана? Разве не смеется

простой азнаур над двумя царями, думающими превратить его в оружие замыслов,

чуждых Грузии?.. Но чего он, Георгий Саакадзе, добивается?

Саакадзе мучительно пытался разобраться в спутанных мыслях. Папуна,

заметив задумчивость Георгия, весело спросил, кому Георгий везет розовую

парчу, так красиво затканную серебряными листьями? Саакадзе густо покраснел

и поспешно повернул коня к своим верблюдам, где Эрасти с видом полновластного

хозяина оберегал поклажу, не спуская зорких глаз с пышных тюков.

Розовую парчу? Но разве коричневый шелк и персидская шаль - плохой

подарок матери? А узел разноцветной ткани, лент и золотой браслет с бирюзой

для маленькой Тэкле плохой подарок? А вышитый серебром кисет, тонкое сукно