Великий Моурави 1

Георгий с любовью смотрел из окна на друга, оттягивающего встречу с ним.

- Бедный Папуна! Конечно, тяжело переступить порог, за которым столько

лет встречал ласку Маро и Шио. Только Тэкле, повисшая у Папуна на шее, сняла

могильную бледность с его лица, а бежавшие со всех улиц дети заставили криво

улыбаться посиневшие губы.

- Что вешаетесь, "ящерицы", ничего не привез, в мешках только солома

для коней.

Георгий вышел из дому и молча обнял друга.

- Смотри, Георгий, "ящерицы" уверены, Папуна не посмеет вернуться с

пустыми хурджини. Придется сейчас заплатить дань, иначе не отстанут.

Вскоре дети ходили в бусах, лентах, серьгах, обсасывая леденцовые

попугаи, дули в дудки, звеня браслетами.

Георгий и Папуна до поздней ночи шептались, и когда мать Эрасти бурча

напомнила о скором утре и отсутствии жалости к самим себе, они удовлетворенно

улыбнулись и покорно расстелили бурки.

За окошком тревожно шелестели листья. Казалось, кто-то бродит по темному

саду, раздвигая ветви чинар. Георгий прислушивался к ночным шорохам, и вдруг

необыкновенная нежность и жалость наполнила его сердце. Он вспомнил свою

кроткую мать, ее неустанные заботы о нем и неизменную доброту ко всем людям.

В первый раз он почуствовал острую боль, будто его обожгла стрела. Тяжелый

клубок сжал горло. Георгий тихо поднялся, подошел к спящей Тэкле, осторожно

прикрыл ее и поцеловал разметавшиеся кудри.

В полдень Папуна уехал с несколькими ностевцами в Тбилиси. Георгий,

выбрав четырех дружинников, вручил им монеты и отправил в Гори закупить хлеб,

скот и птицу. Вновь закипела жизнь. Ободренные крестьяне уже не ходили с

опущенными руками: спешно рубили лес, разбирали стены и складывали камни.

Ввиду теплой осени разместились в садах и шалашах. На огородах женщины

спешили собрать уцелевшие овощи. Георгий велел складывать в наскоро сбитые

сараи и поровну делить. Сейчас никто не возражал, но многие думали: всегда -

это неудобно.

С утра до вечера на базарной площади Саакадзе обучал молодежь военному

искусству.

Папуна вернулся с оружием, полученным от амкарства оружейников. Раздав

дружине привезенное оружие и пригнанных коней, Саакадзе приказал каждый день

продолжать учение в его отсутствие.

Накануне отъезда Папуна и Эрасти ночью скрылись из Носте и незаметно

вернулись с рассветом. Днем ностевцы, захлебываясь, рассказывали Георгию о

справедливости бога: у Магаладзе ночью сгорели амбары с шерстью,

приготовленной для отправки на тбилисский майдан. Старый пастух клянется:

больше пятидесяти барданов шерсти огонь съел. Народ из деревни разбежался,

боится - убьют князья, зачем плохо охраняли. Пастух говорит, в Исфахан

убежали, давно их один персидский купец соблазнял.

Саакадзе, оставив вместо себя деда Димитрия, сам с Папуна и Эрасти

выехал в Тбилиси.

Мать и сестра Эрасти, красавица Вардиси, беззаветной преданностью

скрашивали печальные дни, и растроганный этим Саакадзе перевел всю семью к

себе, поручив им Тэкле.

Георгий пытался отблагодарить Нино, но она, предупрежденная о запрете

царя, упорно избегала Саакадзе. Посланные Георгием подарки полностью вернула

обратно.

- Как все живут, так и я буду, - ответила девушка на уговоры Папуна,

только голубую шаль от него приняла, для нее купил друг.

"Так лучше, сразу конец", - подумал Георгий.

Уже въезжая в Тбилиси, Эрасти весело сказал:

- Господин, думаю, Магаладзе довольны ответным угощением...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Золоченые ножны со звоном опустились на перламутровые звезды, стол

покачнулся. Князь Турманидзе почтительно отступил. Царь, сжимая кулаки,

порывисто зашагал. Опустошительный набег казахов и запоздалая помощь

горийских дружин не способствовали веселому настроению.

Шадиман решил воспользоваться благоприятным моментом и, выступив из

мозаичной ниши, вкрадчиво заговорил об удаче азнаура Саакадзе, получившего

возможность благодаря подозрительной щедрости шаха не печалиться о набеге

казахов.

Царь, при возвращении посольства с тайным удовольствием выслушавший

Нугзара о возвышении Саакадзе в шахском дворе, сейчас мрачно согласился с

Шадиманом о недопустимом поступке азнаура из царской свиты, раньше

представления царю свернувшего с шахскими подарками в Носте.

Баака бесшумно приоткрыл дверь и осторожно осведомился, не пожелает ли

царь принять прибывшего азнаура Саакадзе.

Царь вспылил: перед покрасневшими глазами мелькнула не победа у

Триалетских вершин, а великолепный шахский конь, скачущий в Носте.

Херхеулидзе быстро прикрыл за собою дверь. "Дружина барсов", все время

находившаяся при Баака и никуда им не отпускаемая из-за буйных нравов, сильно

обеспокоилась опалой друга.

Через несколько ночей Баака, выждав удобный случай, напомнил царю о

милости шаха к Саакадзе. Он осторожно заметил, что шах не терпит

пренебрежения к воинам, удостоенным его внимания.

Царь хмуро приказал явиться Саакадзе на малый прием.

Скользнув взглядом по бирюзовому атласу и запястьям из двух серебряных

львов с персидскими мечами и не скрывая презрения, царь сквозь зубы процедил:

- Чем заслужил ловкий азнаур чрезмерную благосклонность шаха?

Саакадзе блеснул холодным взглядом. Он напомнил о примере, поданном