Великий Моурави 1

Клятвы, божба, уверения не мешали Сиушу одновременно и отсчитывать

монеты, и отругиваться от непрошеных советчиков, и знакомить Папуна с

правилами вежливости.

Но Бежана, занятого подсчетом шкурок, не могли взволновать не только

буйволы Папуна, но даже слон Ганнибала.

Папуна, закончив церемонию обмена любезностями с Сиушем, спрыгнул с

арбы, подошел к скромно стоящему в стороне Шио Саакадзе и, поздоровавшись с

ним, поручил отвести Бадри домой:

- Пусть отдохнет, целую ночь народ пугал.

И, бросив на произвол судьбы свою арбу, Папуна утонул в гудящей толпе.

У табуна стояли азнауры - Георгий Саакадзе, богатырского сложения, с

упрямой складкой между бровями, с пронизывающим взглядом, и Дато Кавтарадзе,

стройный, с мягкими движениями.

- Лучше возьми кабардинца, у серого слишком узкие ноздри.

- Хорошо, Георгий, последую твоему совету. Сегодня отец сказал: выбери

себе коня, за которого не стыдно монеты бросить.

Друзья быстро оглянулись на подошедшего Папуна.

- Георгий, дитя мое, ты скоро влезешь в небо, как в папаху.

Кругом загоготали, посыпались шутки. Молодежь с завистью оглядывала

Саакадзе, взгляд девушек сверкал из-под опущенных ресниц на улыбающегося

Георгия.

- Победа, дорогой! Ну, долго мне еще скучать? - спросил Георгий,

расцеловав Папуна.

- К сожалению, недолго. Помоги мне обменять проклятых буйволов на

горячего коня, который поспевал бы за твоим золотым чертом. Завтра с

рассветом в Тбилиси поскачем... Потом, потом расскажу, раньше буйволы, и

зачем портить радость народу в базарный день, завтра не опоздают узнать.

В жарком воздухе бушевали базарные страсти. Врезались визгливые звуки

зурны, раздражающе щекотал ноздри запах шашлыка, лука и молодого вина.

Но не это привлекало внимание рослого всадника с резко приподнятой

правой бровью на смуглом лице. Подбоченившись на коне, блистая нарядной

одеждой царского дружинника метехской стражи, он пристально смотрел на

девушек, вздыхающих у лотка с персидской кисеей.

Нино, дочь Датуна, незаметно толкнула Миранду Гогоришвили:

- Киазо приехал

Миранда вскинула и тотчас опустила черные продолговатые глаза.

Персиковый румянец разлился по ее щекам. На губах она снова ощутила терпкий

поцелуй у ветвистого каштана в шумный вечер своего обручения с Киазо.

Киазо, сверкнув белизной ровных зубов и стараясь поймать взгляд Миранды,

стал, кичливо поглядывая на всех, пробираться к навесу деда Димитрия,

торговавшего добычей "Дружины барсов".

Переливающиеся серебряно-бурые, золотистые и черные с сединой меха,

турьи и оленьи шкуры совсем завалили маленького проворного деда Димитрия, но

такое положение ничуть его не тяготило, наоборот, он с трудом расставался с

каждой шкуркой, и то только после безнадежных попыток выжать из покупателя

хоть бы еще одну монету.

Он весь был поглощен возложенным на него "Дружиной барсов" ответственным

делом и лишь иногда отрывался, чтобы огрызнуться на мальчишек, остервенело

вертящих у ног покупателей волчок, дующих в дудки и угощающих друг друга

тумаками.

Толпа, толкаясь, передвигалась от одного навеса к другому. Радостные

восклицания, перебранка, ржание коней, визг зурны сливались с громким

призывом нацвали платить монетами или натурой установленную царскую пошлину

с проданных товаров.

Но не эти мелкие дела решали судьбу базара.

На правой стороне площади, ближе к церкви, расположились караваны с

товарами, предназначенными для обмена. Под обширными навесами велся крупный

торговый разговор. Здесь не было крестьян с тощими мешками шерсти от пяти -

семи овец, сюда не шли женщины с узелками, где бережно лежала пряжа - доля

за отработанный год и отдельный моточек для пошлины нацвали. Все они с

надеждой толпились у навеса Вардана, из года в год ловко скупавшего и

обменивавшего их сбережения на хну, румяна, белила, пестрые платки, бараньи

папахи, чохи и другие незатейливые товары.

Вардан не толкался у больших караванов, наоборот, купцы сами посылали к

нему своих помощников скупать оптом собранное по мелочам, и, смотря по ценам,

Мудрый или продавал или упаковывал скупленное для тбилисского майдана, куда

стекались персидские и другие иноземные купцы. И сейчас он тоже что-то

выжидал, ноздри его, словно у гончей, обнюхивая воздух, трепетали. Он куда-то

посылал своего слугу и на каждую крупную сделку соседа хитро щурил глаза,

пряча улыбку. Под обширным навесом кватахевские монахи предлагали "для

спасения души и тела" молитвы на лощеной бумаге с голубыми разводами,

посеребренные кресты, четки из гишера, иконы, писанные растительной краской,

и пиявки с Тваладского озера.

Но монах Агапит с добродетельной бородой и кроткими глазами, очевидно,

не в этом находил спасение души и тела. В глубине навеса на небольшой стойке

разложены образцы монастырского хозяйстве: шелковая пряжа, шерсть породистых

овец - вот шелковистая ангорская, вот серо-голубоватая картлийская, вот

золотое руно Абхазети, вот грубо-коричневая пшавская.

На другом конце в фаянсовых сосудах - ореховое масло и эссенции из роз

для благовоний. Агапит сидел на удобной скамье и, казалось, мало обращал

внимания на мирскую суету. Только черный гишер с блестящим крестиком на