Великий Моурави 1

семнадцатой четке, подрагивая в его беспокойных пальцах, отражал настроение

Агапита.

Солидные купцы с глубокомысленным выражением проскальзывали мимо пиявок,

вежливо, но настойчива торговались, накидывали "для бога" и, преклоняясь в

душе перед знанием монахом торговых тайн, заключали сделки на суммы,

совершенно недоступные сознанию крестьян, хотя эти суммы складывались и

умножались трудом крестьянских рук.

Азнаур Квливидзе в нарядной чохе, обвешанный оружием, уже неоднократно

прохаживался у монастырского навеса. Шея азнаура то багровела, то бледнела.

Он хмуро поворачивал голову к лотку, где его мсахури торговались за каждый

пятак с многочисленными покупателями. Он знал, что только в случае быстрой

распродажи царских и монастырских товаров азнауры могут рассчитывать на

продажу своих товаров.

Квливидзе поправил шашку и вошел в "торговый монастырь", как он мысленно

прозвал ненавистный навес.

Четки в пальцах Агапита задергались.

- Почему на шерсть опять цену сбавили? - вместо просьбы благословить

прохрипел Квливидзе.

- Бог не велит с ближнего кожу драть, - Агапит опустил руку, крестик

беспомощно накренился.

- А если азнаура без кожи оставишь, кто на войне будет за величие

святого креста драться?!

Четки беспокойно заметались, ударяясь друг о друга.

- Непристойно мне слушать подобные речи. Да простит тебя дух святой, от

отца и сына исходящий.

Квливидзе грузно навалился на стойку:

- Подати вы не платите, вам можно цену сбавлять, только .. о дальних

тоже думать нужно.

Четки замедлили ход, крестик торжественно вздыбился.

- Базар - неподходящее место для таких дум, нам тоже нужно бога

содержать, да простит тебя за подобную беседу пресвятая троица. Аминь. -

Четки бешено заметались, крестик, шарахнувшись, отразился в ореховом масле.

Два вошедших толстых купца заслонили Агапита.

Квливидзе, в бессильной ярости сжимая шашку, вышел из-под навеса.

Невеселые мысли теснились в его голове: "Если сегодня не распродам шерсть,

с чем на царскую охоту поеду? Не поехать тоже нельзя, скажут - обеднел...

Обеднел!.. У глехи ничего не осталось, уже все взял. Надсмотрщик говорит -

еще осталось .. Еще осталось!.. Нельзя до голода доводить, работать плохо

будут. Князьям хорошо - подати царю не платят, у них один глехи умрет, пять

родятся .. сами стараются .. собачьи сыны".

Громкий смех прервал размышления Квливидзе

- Опять "Дружина барсов" веселится! Когда рычать начнете?

Даутбек Гогоришвили уверенно погладил рукоятку кинжала.

- Придет время, батоно, зарычим.

- Барс всегда страшнее после спячки! - бросил Георгий Саакадзе

- Особенно, если его заставляют насильно спать, - усмехнулся подъехавший

Киазо. - Войны давно не было...

Киазо оборвал речь под пристальным взглядом Саакадзе. Киазо досадовал,

почему он, любимец начальника метехской стражи князя Баака Херхеулидзе, не

мог отделаться от смущения в присутствии этого неотесанного азнаура. Он

перевел взгляд на Даутбека и с удивлением заметил странное сходство между

Саакадзе и братом своей невесты, - как будто совсем разные, но чем-то совсем

одинаковые.

- Про войну ты должен первый знать, вблизи князя обедаешь

- Правда, Георгий, там для некоторых большие котлы кипят. - Дед Димитрия

презрительно сплюнул.

"Не любит почему-то Киазо "Дружина барсов", - огорченно подумал Даутбек.

Дато Кавтарадзе, заметив огорчение друга, поспешил загладить неловкость:

- Ты счастливый, Киазо, родился в двадцать шестой день луны: род твой

скоро размножится.

Киазо гордо подбоченился.

- После базара хочу свадебный подарок послать, за этим приехал.

- Слышите, "барсы", ствири играет, малаки сейчас начнется, - прервал

Дато наступившее молчание.

"Барсы", увлекая за собой Квливидзе, стали протискиваться к площади, где

шли приготовления к игре.

Пожилой крестьянин осторожно удержал за руку Киазо.

- Дело есть, - таинственно шепнул он, - твой отец в яму брошен...

Киазо шарахнулся, несколько секунд непонимающе смотрел в выцветшие глаза

вестника и вдруг захохотал:

- Ты ошибся, это твоего отца в яму бросили. Кто посмеет тронуть отца

любимого дружинника князя Херхеулидзе? И почему мой отец должен в яме жить?

Царю не должен, работает больше трех молодых, от всего Эзати почет имеет,

священник к нему хорошее сердце держит, гзири тоже...

- Гзири в яму его бросил. Твой отец царский амбар ночью поджег...

- А... амбар?! Язык тебе следует вырвать за такой разговор! - Киазо

гневно ударил нагайкой по цаги. - Кто поверит, разве у мсахури поднимется

рука на свой труд?

И вдруг, заметив унылый взгляд соседа, сам побледнел.

- Может, другой поджег? Кто сказал? Кто видел?!

- Мсахури князя Шадимана видел.

Киазо, как пьяный, качнулся в сторону,холодные мурашки забегали по

спине. Он сразу осознал опасность.

- Мать просит - на час домой заезжай, потом прямо в Тбилиси скачи,

князь Херхеулидзе тебя любит.

Киазо повеселел, мелькнула мысль: "Коня светлейший Шадиман к свадьбе

подарил, его тоже просить буду..." И вдруг словно огнем его опалило: почему

коня подарил? Раньше никогда внимания не обращал. И заимствованная у

Херхеулидзе привычка к осторожности и подозрительности заставила Киазо